Берег тысячи зеркал (СИ) - Ли Кристина

— Отличный, папочка, — Ханна наклоняется, а поцеловав в щеку, командует громким и звонким голосом: — Вперед.

— Приказ принят. Немедленно выполняю.

Я возвращаюсь домой, не сказав никому ни слова. Не звоню отцу, чтобы предупредить. Не объясняю ни Попову, ни Жене мотивы своего решения. Я просто улетаю домой. Улетаю, потому что иначе не могу.

Сойдя с трапа в Варшаве, еще два часа провожу в терминале аэропорта. Знаю, что вокруг люди, но нахожусь глубоко в себе. Шок… Именно так, обозначаю собственное состояние, наблюдая за толпой два, проклятых, часа. Я совершила ошибку. И нет, не тогда, когда поддалась чувствам. Я сделала глупость, не поговорив с ним, и просто сбежав. Эмоции… Никогда не умела их контролировать. Беда в том, что и не пыталась. Вышла замуж и тонула в любви, потеряла ее — утонула в болоте горя. Нет. Я не умею контролировать эмоции.

Поднимаясь на борт самолета до Киева, я думаю о том, что могла бы сказать Сану на прощание. Могла ли я поблагодарить за то, что не спрашивал, и сам не объяснял? Наше обоюдное молчание о причинах той ночи, чертовски понравилось. Сейчас нет горечи от потери, нет стыда, нет страданий. Оказывается, эти опасения напрасны. Я впервые по-настоящему спокойна. Без лишних слов, вопросов, или объяснений, мы сделали так, как хотели. Оказывается, это просто — делать то, чего желаешь сейчас, в эту минуту, и в эту секунду. Может и стоило узнать о нем хоть что-то конкретное?

Мы с ним говорили о многом. Вернее, Сан слушал меня, и это стало чем-то очень ценным. Странный охранник корейской госпожи, оказался военным летчиком. Вот это приносит горечь. Не то, что нам не встретиться больше, не то, что судьба несправедливо обошлась со мной снова, как и не то, что это было всего лишь раз. Он смертник. Такой же, как Алексей. Здравый смысл толкает к мысли, что будь он пилотом гражданской авиации, я бы не так испугалась. Я слишком хорошо помню день, когда мне сообщили о Леше. Выходит все дело в проклятом небе, и моих предрассудках.

— Я запуталась… — шепчу, смотря на то, как Лена бросает в чашку еще кусочек сахара.

Именно к ней я поехала, как только вышла из терминала в Борисполе. Не в нашу с Лешей квартиру, не к папе, и даже не в больницу. Я поехала к Лене. К человеку, с которым почти не общалась после трагедии с Алексеем. А с кем я вообще общалась? С докторами и медсестрами. Это были мои друзья и подруги.

— Давно, — Лена говорит холодно, и я могу ее понять. Она первой пыталась вразумить меня, вытащить из состояния, в котором я утонула. Но сейчас все иначе. — Ты не должна встречаться с его матерью. Даже не смей извиняться перед ней. Она поступила, как дрянь.

— Лена, — я хмурюсь. Подруга не знает истинных причин. — Давай не будем поднимать эту тему, а просто выпьем кофе.

— Что ты решила на счет поездки на остров? — она садится удобнее, а я прячу взгляд.

Осматриваю ее кухню, и думаю, что ответить. Остров… Как бы не так. Какой из меня толк для Попова? В том, что я дочь его друга профессора?

— Я поеду, — наконец, произношу и делаю глоток кофе. — Теперь ничего не мешает. Алексей под присмотром родителей, он в безопасности. Я… ему, очевидно, больше не нужна, — горечь внезапно возвращается. Надо его навестить. Увидеть, чтобы убедиться в своем решении. — Я должна двигаться дальше.

— Вера, я тебя не узнаю. Думала, ты приехала из-за развода. Примчалась снова, как ошалелая.

— Так и есть, — вру. — Я приехала, чтобы разобраться в себе. — А это уже правда.

Я не лгу. Странно, но действительно чувствую, что хочу жить иначе. Хочу поехать на Коготь, заниматься работой. Впервые вижу в ней будущее.

Поднимаю взгляд и продолжаю помешивать кофе в чашке. Аромат такой же, как у Монмартра. Там я попрощалась с ним авансом, а следующей ночью прощаниям места не осталось. Там не было места ничему, кроме нас двоих. Непонятное чувство, — новое и необычное, — накрывает теплой волной все тело.

— Ты поедешь к Алексею?

Лена не может не спросить об этом. Я ждала подобного вопроса, но тактично ухожу от правды коротким ответом.

— Нет, — качаю головой, и грустно улыбаюсь. — Не сегодня. Не могу его видеть.

Ложь. Могу, и даже обязана. Но не хочу. Там только боль, черный омут, страх и отчаяние. Сейчас они не нужны. Они меня добьют, запутают хуже.

— Ты никогда не умела врать, — Лена обхватывает чашку руками, улавливает мой растерянный взгляд, и продолжает: — Мне.

— Что ты знаешь? Просто скажи, что тебе успел донести Женя, — зло усмехаюсь. Надежды не оправдались. Женька точно распустил язык. — Что он рассказал?

— Я понимаю, — она почему-то кивает, и начинает говорить с дурацкой жалостью. Хватит с меня жалости. Я провела такую ночь с мужчиной, после которой не жалеть себя должна, а вернуть рассудок. — Ты злишься до сих пор, за то, что папа и Женя скрыли от тебя подробности исследований по острову. Но ты должна знать. Есть вещи, которые не разглашаются раньше времени. Мне жаль, что ты стала свидетелем такого. Платини… Как бы с ним проблем не было.

— Они будут, — уверено отвечаю, уже ожидая такого подарка судьбы. — Судя по тому, как он настроен, история со смертью его сына не закончится так просто. Этот мужчина…

Странный, и вызывает мороз по коже.

— Ситуация с Полем ужасна, — Лена хмурится. — Я знала его совсем недолго, но и этого времени оказалось достаточно, чтобы начать избегать его. Он вел себя, как обычный проныра. Жаль, мы так поздно это заметили.

— Жаль. Возможно, удалось бы его спасти. Но даже его отцу, кажется, все равно, — севшим голосом, вторю ее словам.

— Платини очень жестокий человек, Вера. Я знаю его много лет. Он один из лучших ученых, но черств, как внутри, так и снаружи. Его всегда интересовала только наука. А теперь и деньги. На самом деле, я рада, что ты уехала. И, слава богу, не пострадала, и рядом оказался…

Я вскидываю взгляд, а Лена умолкает на полуслове. Она зашла издалека. Женя рассказал ей все. И возможно, догадался, куда я пропала вечером с банкета. Только сейчас замечаю, как Лена подбирает слова в разговоре, как пытается сглаживать углы. Мы с ней говорим, как чужие. Нет больше той откровенности, нет тех отношений и дружбы. Я потеряла даже подругу.

— Со мной все в порядке. Если быть честной, я сама виновата, что оказалась в том проулке, — уклончиво отвечаю.

Она тактично прячет взгляд, а я не решаюсь прямо спросить, в чем дело.

— Я знаю… о том мужчине. Военный. Он спас тебя, — все же говорит, хотя и с особой осторожностью. — Вы с ним… Ты из-за него вернулась? Он обидел тебя? Корейцы… Они… Ну, в общем, уверена, Женя тебе уже высказался по поводу его "любви" к ним.

Делая новый глоток кофе, хмурюсь из-за раздражения. Причем тут то, что он кореец. Какая разница? Нам это не помешало переспать раз семь к ряду. Даже подогрело чисто женский интерес.

Господи, о чем я думаю?

— Это неважно. Давай просто не будем об этом? Все закончилось, так и не начавшись, — спокойно говорю, и допиваю кофе. — Я совершила огромную ошибку, Лена.

— Вер, — она тянет руку через весь стол, обхватывает мою ладонь, а я вздрагиваю. — Тебе не просто. Я это вижу. Всегда видела.

Всегда жалела. Почему же раньше я не реагировала на жалость так остро? Вероятно, потому что до этого меня не проклинали так открыто. Возможно, и потому, что я просто привыкла за эти несколько лет к всеобщей жалости. Она читалась во взглядах всех вокруг. Жалость жила в глазах лечащего врача Алексея, его сослуживцев, их жен, моих друзей. В глазах отца жила не просто жалость, а боль. Он болел со мной все это время. Наверное, только сейчас профессор Преображенский стал спокоен. Ведь отец решил вернуться на кафедру. Причина очевидна — он перестал так волноваться обо мне. Сколько же жизней затронула эта трагедия? И сколько времени отобрала у меня?

— Мне не хватало тебя, — шепчу сквозь слезы, смотря на то, как наши пальцы переплетаются. — Фиговая из меня подруга вышла, да? Вечно несчастная.