Кулинарная битва - Карин Джей Дель’Антониа

не понимаю. Ты ведь не для того столько лет вкалывал? Патрик, что ли, хотел сюда переехать? Ты еще что-нибудь будешь делать? Потом…

Она теперь уже знала, что Кеннет был самым известным в Сан-Франциско специалистом по брендингу, онлайн-медиа и маркетингу. О нем до сих пор ходят легенды, его до сих пор калифорнийские компании с руками и ногами оторвать готовы. Такому, как он, в Меринаке кофе варить – пустая трата времени.

Кеннет покачал головой:

– Нет, мы не ради Патрика сюда вернулись. Не только ради Патрика. Послушай, Силиконовая долина для нас обоих – пройденный этап. Мы двигались, мы развивались. Стремительно. И даже удовольствие тогда от этого вроде бы получали. Мне вроде бы даже нравилось. А вроде бы и не очень. Мне здесь хорошо.

– Пока. Но ты же не этого хотел. И мама твоя для тебя не этого хотела. И отец тоже. – Она внимательно посмотрела на Кеннета, боясь зайти слишком далеко. Но он был совершенно спокоен, и в его взгляде не было никакого напряжения. – Ты же способен на большее.

Кеннет сунул палец в свой латте, подцепил пенку, со смаком ее слизнул и выпятил нижнюю губу. Эта знакомая ей с детства мина всегда означала: «Спорить не хочу, но возражать буду».

– Я и здесь белая ворона, и там. Только здесь я от других людей отличаюсь, а там – от себя самого.

– Глубоко! – съязвила Мэй, всем видом показав, что он переливает из пустого в порожнее.

Кеннет поднялся и взял ее пустую чашку.

– Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Иногда бывает, ищешь-ищешь что-то важное и нужное, а оно у тебя под носом. Посмотри на себя. Не трогал бы тебя за живое этот городишко и то, что здесь задолго до нас с тобой было, не видела бы ты сама того, ради чего надо «Мими» спасать, ты бы сейчас не приехала. Ты бы все это далеко-далеко послала. – Он наклонился к Мэй: – Я же тебя знаю.

Мэй покраснела. Вот оно что! Выходит, он имеет в виду, что она не только Меринак позади оставила, но и его, Кеннета, бросила. Хочет сказать, что он слишком хорошо о ней думает, что всегда ее переоценивал, а она ломаного гроша не стоит. Она сюда не «Мими» спасать приехала. Мэй хотела ему ответить, но говорить ей было нечего. Кеннет пошел обратно к стойке прилавка поставить в раковину их пустые чашки, глянул на часы, тяжелые, старые, отцовские, и сказал:

– Здесь скоро столпотворение начнется. Пойду позову Патрика и тебя провожу в «Мими», может, с Барбарой поздороваюсь.

Мэй молча согласилась и улыбнулась вышедшему из задней комнаты Патрику, радуясь, что тот не стал ее ни о чем расспрашивать. Они вышли из кофейни, и она искоса взглянула на Кеннета. Утром она красила «Мими» с азартом, но теперь мысль о том, что кто-то оценит ее работу, почему-то особой радости не доставила. Особенно после их разговора.

– Тебя ждет сюрприз, – проронила она.

– Какой?

– Я покрасила вход в «Мими».

Кеннет дернулся и прибавил шагу.

– Не может быть! «Мими» не красили лет… лет… Мэй! Что ты наделала!

Они стояли перед «Мими». Кеннет охнул и прикрыл рот рукой.

– Ты закрасила вывеску Аманды!

У него на лице было написано, что она уничтожила символ их детства. В сущности, так оно и было.

– Посмотри, какая теперь дрянь получилась! Ты даже покрасить как следует не смогла. Сквозь новую краску и буквы, и курица проступают.

Он прав. Когда она ушла отсюда к нему в кофейню, солнце еще не взошло, и мокрая краска совершенно скрывала нарисованную Амандой курицу. А теперь курица выступила как тень, как призрак.

Кеннет поднял банку с краской:

– Не та краска. Эта ничего не скроет. Решила красить – могла бы хоть масляную краску взять. Но масляная долго сохнет – она до вечера не высохнет. И вообще, зачем ты ее закрасила? Лучше Амандиной вывески ничего не придумаешь. Ее весь город любил.

Зрелище действительно было ужасным. В лучшем случае можно сказать – недокрашено. В худшем – кошмарная халтура. Она посмотрела на свою работу глазами Кеннета и теперь увидела результат таким, каким видел его он. Когда человек защищается, он часто злится. Так и в Мэй поднялась злоба. Будто Кеннет в чем-то виноват, она выхватила у него из рук банку с краской.

– Я сейчас по второму разу покрашу.

– Не спасет. Я же сказал, Мэй, краска не та. Сама не разбираешься – надо было у кого-то спросить.

У кого-то? Кого ни спроси, любой бы сказал: «Не трогай вывеску». Кеннет, конечно, пока не знает, что Аманда получила по заслугам, что это ее надо стереть с лица «Мими» окончательно и бесповоротно. Никто про это пока не знает. Ему еще можно попробовать все объяснить, но не будешь же на весь город кричать про то, какие веские у нее прчины.

Кажется, веские.

Но что правда, то правда, на вход в «Мими» без слез смотреть невозможно. Амандиной вывески Мэй не жалко. Аманда их предала и бросила. Но как могла она, Мэй, все так испортить? У нее на глазах выступили слезы.

– Не спросила, и все! – Она чувствовала себя подростком, который знает, что виноват, а оправдания себе не находит. – Что сделала, то и сделала. И ты прав: получилось – хуже не придумаешь. Что же мне теперь делать?!

– Подожди. – Кеннет тяжело вздохнул и опять посмотрел на уродливую стену. – Кажется, у меня есть идея. Стой здесь!

Ее кислая физиономия его даже развеселила:

– Ты, Мэй, полная идиотка. Но, думаю, что-то можно немного исправить.

Он развернулся и направился к себе, а Мэй села на скамейку перед «Мими». Она расстроилась не только из-за вывески. «Мими» существует с незапамятных времен. И Меринак тоже. Но если она их переросла, какой смысл делать вид, что это не так и что все осталось по-прежнему?

Кеннет хочет восстановить старые связи, хочет ощутить свои корни. Пускай, значит, ему так надо. Но от нее-то они чего хотят? Разве им недостаточно, что она сейчас здесь?! У Кеннета тут вся большая семья – он к ним вернулся. И всего, о чем когда-то мечтал, он достиг. А у нее что? Сестра, которая норовит в спину ударить? Мать, которая никогда не изменится? Дом, в который она никогда не войдет? И из-за этого терять все, ради чего она вкалывала? Если бы он об этом подумал, а не выводил на кофе свои вопросительные знаки, он бы ее понял.

Она включила телефон.