Капитали$т: Часть 4. 1990 - Деметрио Росси

Сначала они применили простой целлофановый пакет. Просто надели его мне на голову и плотно зафиксировали. Очень примитивная пытка, но все равно некоторый профессионализм в процессе ее применения просто необходим. Немного передержать и человек начинает потихоньку помирать, к чему, конечно, никто не стремится…

Ощущения от надетого на голову пакета — не самые лучшие. Ты задыхаешься, начинаешь инстинктивно дергаться (тебя в это время крепко держат), а потом накатывает дурнота, окружающий мир начинает гаснуть, а сознание затуманиваться… Товарищи в форме старались, чтобы я не терял сознания, и в большинстве случаев у них это получилось. Кроме одного раза, когда я умудрился-таки отрубиться. Тогда им пришлось поливать меня водой. Возвращение сознания в такой ситуации — очень неприятная история, хотелось отключиться по-настоящему, надолго, чтобы это все прекратилось…

Сколько длилась экзекуция с пакетом, я понятия не имею. Только мне показалось, что длилась она очень долго. Как минимум несколько часов, что, конечно, не соответствовало действительности. Но потом (этот момент я хорошо запомнил) усатый с удивлением в голосе сказал:

— Упорный…

— Может «ласточку»? — предложил один из моих мучителей.

— Нет, — отверг его предложение усатый. — Давай «смирительную».

— После кулька? — усомнился тот, кто предложил «ласточку». — А если у него сердце слабое?

— Подохнет, не велика потеря, — назидательно сказал усатый. — На их банде три «барана» висит. А он еще тут кочевряжится.

А вообще, интересно, подумал я. Сознание во время этой паузы стало каким-то очень обостренным, четким. Похоже, что им действительно нужно либо мое признание, либо мой труп.

Момента, когда меня затягивали в смирительную рубашку, я не помню. Помню только дикую, нестерпимую боль в спине. Как будто в позвоночник загнали огненную спицу. Я орал — иначе было невозможно. Кажется, матерился. И еще, была злость, дикая, нечеловеческая. Эта злость прибавляла сил и энергии.

— Подписывать будешь? — Откуда-то из тумана боли раздался голос.

— Пошел ты… — выплюнул я.

Нет, не было в этом моем упрямстве ничего героического, красивого и благородного. Просто моя ненависть к ним перевесила все остальное. Даже чувство самосохранения…

А потом все как-то вдруг закончилось. Я с изумлением обнаружил, что иду по коридору, без наручников, хоть и с болью в спине, и с вылетающим из груди сердцем. А провожают (именно провожают, а не ведут!) меня двое мужчин, один из которых мне знаком, но я никак не могу вспомнить — откуда именно.

— Может быть, в больницу? — участливо говорит смутно знакомый мужчина.

Я отрицательно мотаю головой. В больницу почему-то не хочется.

— А куда? — спрашивает он озадаченно. — Домой?

Я киваю. Домой!

На улице мы садимся в милицейскую «канарейку» и едем ко мне на квартиру. А я умудряюсь вспомнить, что это за смутно знакомый гражданин. Это же доверенное лицо Николая Николаевича! И тут же в сознании вспыхивают вопросы. Меня отпустили? Почему? Я подписал то, что они хотели? Не выдержал? Или отмазал Николай Николаевич?

— Почему меня отпустили? — спрашиваю я. — Я подписал что-то? Или это… Николай Николаевич?

— Ничего не помните, — то ли спрашивает, то ли констатирует он. — Был звонок с самого верха. Из Москвы. Интересовались вашим делом.

Я удивлен. Кто, спрашивается, в Москве может интересоваться моим делом⁈

— А Николай Николаевич просил вам передать, чтобы вы ничего не предпринимали. Как будто ничего не было. Понимаете?

Я понимаю и в то же время не понимаю. Что за хрень происходит?

— Как «ничего не было»? — спрашиваю я.

— А вот так, — говорит он очень серьезно.

Я открываю окно, и в прокуренный салон врывается свежий весенний воздух. За бортом то ли поздний вечер, то ли ночь. Ни людей, ни машин. Горящие фонари и сплошное умиротворение… Хочется туда, наружу…

— Остановите, хочу пешком пройтись, — говорю я.

Но помощник Николай Николаича непреклонен:

— Нам приказано доставить до подъезда и проконтролировать.

Раз приказано, значит приказано. Ехать тоже неплохо, потому что весенний воздух и… свобода! Накатывает эйфория, хочется смеяться или петь… Или еще что-нибудь безумное.

— Я точно ничего не подписал? — снова спрашиваю я. Это кажется мне очень важным.

Он отрицательно качает головой, и я шумно выдыхаю. Все окончилось не так уж плохо на этот раз. Или не окончилось…

«Канарейка» сворачивает ко мне во двор, притормаживает, и шофер, до этого все время молчавший, говорит:

— Там у подъезда две «тачки» подозрительные и народ возле них.

Помощник Николая Николаевича молча достает табельный «Макаров». Все это очень похоже на сериал «Спрут»… В свете фар я узнаю знакомые фигуры. Матвей. И с ним Валерик. И еще какие-то парни, которых я не узнаю.

— Все в порядке, — говорю я помощнику, — это свои. Свои!

Помощник заметно расслабляется, табельный «Макаров» исчезает, и я, слегка покачиваясь, словно с корабля на берег, выхожу из машины.

Наши парни очень рады меня видеть, мы обнимаемся.

— Живой-здоровый? — бегло интересуется Валерик.

Я машу рукой.

— А что мне сделается⁈ Вы лучше скажите, как это получилось, так быстро меня вытянуть?

— А это ты своему Борисычу скажи спасибо, — улыбается Валерик. — Он вроде бы в приемную Бакатина дозвонился через своих столичных друзей. Министра, понял? Местные менты тут охренели, наверное, когда им от министра за тебя позвонили!

— Класс! –говорю я, отмечая, что в этот раз Борис Борисович сработал весьма эффективно, оправдав те немалые деньги, что мы вливали в газету и выборы.

— Борисыч сказал, что если тебя не отпустят сегодня, то он завтра с утра митинг под окнами ментовской управы соберет, — добавляет Валерик.

— Нормальный ход, — с одобрением говорю я. — А вы как узнали, что меня отпустили?

— Узнали, — улыбается Матвей и, понизив голос, спрашивает: — Сильно били?

— Вообще не били, — признаюсь я. — Можно сказать, отделался легким испугом. Легчайшим! А где Серега?

— Все как договаривались, — успокаивает меня Валерик, — забрал с офиса основные документы и гасится в деревне у материнской родни.

— Кстати, как в офисе? — спрашиваю я. — Обыск и все дела?

— Ерунда, — машет рукой Валерик. — Изъяли видик, кассеты какие-то. Компьютер забрали, паразиты! Ну и мелочь какую-то из сейфа. Тысяч пять, кажется. И водки три ящика!

— Хрен с ними, — говорю я с