Мать Вода и Чёрный Владыка - Лариса Кольцова

а лишь нанятыми служащими, для которых главное безупречная работа, а не личные делишки где-то там, где её нет и быть не может. И если её и саму обвиняли изначально и бездоказательно в подобной же тайной принадлежности кому-то из здешних статусных персон, что задевало поначалу очень больно, то теперь-то так и было! Накаркали, что называется.

Подышав усилившимся после полива ароматом цветников, она спустилась к калитке и направилась в непроглядную гущину лесопарка. Но далеко она и не собиралась отдаляться, приблизилась к тому самому заветному поваленному дереву, обработанному под лесную обширную скамью, и… столкнулась с Рудольфом.

И не понимала, каким образом оказалась прижатой к его груди? Он ли прижал, сама ли она к нему прижалась? Она не ощущала ничего, кроме гулкого сердцебиения, опять же не различая, чьё оно? Это было их общее сердцебиение. Она невольно протянула руки, обхватила его за шею и потрогала затылок ласкающим прикосновением. Короткие волосы были влажными.

— Почему у тебя мокрая голова? И рубашка тоже…

— Да… искупался тут. После горных разработок весь грязный был, как рудокоп. А очень спешил к тебе, боялся, что ты уже легла спать…

Она отметила, что он впервые упомянул о работе, да ещё в горах, что являлось знаком доверия.

— Вечером же холодно… — она ласкалась, даже не осознавая того.

— Вода наоборот тёплая. Купался и о тебе думал. Ты плавать не умела, а теперь как? — его руки ответно заелозили по её фигуре, вгоняя в такую привычную истому…

— Так и не научилась. Я отчего-то боюсь глубины…

— Завтра поучу тебя?

— У всех на виду? Как же это возможно? — искренне изумилась она, будто по-прежнему была той девочкой — обитательницей квартала «Крутой Берег».

— В горах, в озере. Там вокруг ни души… — он приник к её шее, елозя губами по её волосам, щекоча и увлекая в тот самый бездонный колодец, который раз открывшись, уже не пугал, хотя и увеличивал свою глубину раз за разом…

Наверное, она бы и не возражала, если бы он утянул её в чащу, безлюдную в столь поздний час. Но он не делал подобной попытки. Наоборот, через заметное усилие отстранил её от себя.

— Я был, кажется, неучтив по отношению к такой утончённой особе, наследственной аристократке, поэтому я пришёл пригласить тебя к себе на завтрак, или же обед. Что не суть. В своё имение, как ты выразилась. Ибо другого имения у меня тут нет. Вначале можем погулять по чудесным местам. Например, возле озера, прозрачность которого невозможно описать. Можно лишь увидеть и удивиться. Или восхититься. Искупаться тоже можем. При твоём желании, конечно…

— На завтрак ночью? — пролепетала она. Сам его примирительный тон уже сделал её податливой и без уговоров, без просьб о прощении.

— Я не имел в виду, что прямо сейчас. Гулять и купаться ночью… Но если хочешь…

— Нет! — воскликнула она. — Только не сейчас…

— Тогда завтра. Утром. Придёшь? Артур будет ждать в то же время…

Она не сказала «нет». Потому что ощутила, это было бы окончательным разрывом. Повторной попытки к примирению уже не будет. Она отодвинулась от него, всё же ожидая, что он ухватит её за руку, притянет, приласкает. Но Рудольф так и остался стоять, не сокращая обозначенную дистанцию.

— Я пойду… — произнесла она нерешительно, — а то поздно…

— Я не буду провожать, — ответил он, — Тут же рядом, — продолжая стоять на том же месте. Даже во мраке она видела блеск его глазищ, и, пожалуй, не назвала бы это сиянием любви. Почему-то показалось, что он хмуро раздумывает, вглядываясь в неё, пытаясь отринуть обиду, граничащую с решимостью порвать эту странную связь навсегда. Иначе уж точно поцеловал бы…

И она остановилась, развернулась и произнесла, задрав подбородок, чтобы придать себе аристократическую величавость, — Я приду при условии, что ты попросишь прощения за вчерашнюю проявленную грубость, граничащую с пошлостью, что тебе и вообще бывает порой свойственно. Иначе я… не соглашусь…

— Не согласишься на что? — спросил он, не делая и шага ей навстречу, хотя она успела отодвинуться на приличное уже расстояние.

— Не соглашусь принять твоё дружественное приглашение на совместный завтрак.

— Всё прочее уже и не подразумевается?

— «Всё прочее» это что? — тут она совершила грациозный разворот шеи в сторону от него, хотя по любому он не мог толком разглядеть выражение её лица.

— Какой знакомый жест! — произнёс он и добавил уже на языке, который она не понимала. Он настолько уже доверял ей, как своей, что часто переходил на родную речь, а она раздражалась, считая это за проявление пренебрежения. — Можно подумать, что ты занималась балетом, маленький белый лебедь…

— Что? — переспросила она. Судя по тону, он пробормотал нечто ласкающее. Требовался перевод, и она навострила свои тонкие ушки на улавливание очередного комплимента.

— Ты танцами занималась? — спросил он.

— Что?! — возмутилась она. — Я, аристократка, занималась танцами? Я никогда не готовилась к участи особой девы!

— Я лишь имел в виду, что ты грациозна… — пробормотал он, и она торжествующе отметила своё мнимое превосходство над его поведенческой неуклюжестью.

— Если ты решил сделать мне подарок вроде того браслетика, каким осчастливил мою помощницу, то такой вот знак твоей симпатии будет излишним. Довольно будет и лёгкого завтрака с примирительным общением…

— Я тебя понял, мой спесивый лягушонок. Рамки общения будут заданы тобой, и я их приму. Но заметь себе, я умею читать и скрытые мысли. Так что словесные кружева не введут меня в заблуждение…

— Не смей обзывать меня!

— Если бы ты умела вслушиваться в звучание голоса, ты бы не обижалась на то, что вовсе не обзывание… всего лишь ласковая игра. Помнишь, как когда-то ты называла меня волшебником, исполняющим желания? Обещаю тебе исполнить твои желания… Но и тебе придётся постараться уловить мои желания…

— При условии, что они не будут столь непристойны, как тогда в машине… или же столь же мистифицированы, как было у меня в «Мечте»… Я уже взрослая женщина, и… разве столь трудно быть всего лишь деликатным?

— Как Антон? — спросил он, явно потешаясь над ней. — Или как твой друг и защитник? Тот, кто изгнал тебя по причине, которую можешь и не озвучивать.

— Ты не можешь знать этой причины.

— Но я её знаю, — ухмыльнулся он, что тоже лишь угадывалось, а не просматривалось в лесном и почти кромешном мраке. — И вовсе не вижу в этом твоей вины, а лишь по человечески сочувствую твоему ветшаку. Хотя… вряд ли он нуждается в чём-то подобном. Так что считай моё сочувствие полностью обращённым к тебе.

— Оставь его при себе. И