Писать поперек. Статьи по биографике, социологии и истории литературы - Абрам Рейтблат

Биограф, реконструируя жизнь своего персонажа, создавая ему биографию, идентифицируется с ним, «собирает» тем самым себя, проясняет и иерархизирует свои жизненные цели и ценности, придает своей жизни смысл. Таким образом, объективно биографирование позволяет биографу решить свои внутренние проблемы, гармонизировать свой смысловой мир. Можно сказать, что в этом биографируемый помогает биографу. Субъективно же биограф осознает работу над биографией как исполнение долга перед ним, как символическую расплату. Персонаж своей деятельностью (военной, политической, литературной и т.д.) принес пользу обществу (и, в частности, биографу), кроме того, он научил, как жить, показал, ради чего стоит жить, а в воздаяние биограф должен запечатлеть этот ценный опыт.

Свою задачу биограф видит в том, чтобы отразить то, что существует независимо от него. Он выступает в роли зеркала, следовательно, от него не требуется творчество, изобретение, он лишь должен быть верен действительности: «Начиная изображать знаменитые деяния, незабвенные добродетели и неподражаемые подвиги того Великого Монарха, которому удивляется вселенная, боготворят подданные, союзники и – сами – неприятели; чувствую, что мой талант слаб для сего важного предмета; но, внимая гласу усердия, понуждающего меня приняться за перо, думаю: кто же может достойно изобразить сии деяния? Конечно, я менее других имею красноречия и способностей, но нужны ли такие дарования для изображения деяний, самих по себе великих и знаменитых?»331

Но для кого же пишет биограф? Биографируемый знает свою жизнь, и, кроме того, чаще всего биография пишется после его смерти. Так что она обращена не к нему, а к читателям биографии. Обычно биограф видит в этой роли потомков. Вот типичные примеры. Н.И. Новиков писал о мотивах создания им словаря русских литераторов: «Не тщеславие получить название сочинителя, но желание оказать пользу моему отечеству к сочинению сея книги меня побудило. Польза, от таковых книг происходящая, всякому просвещенному читателю известна; не может также быть неведомо и то, что все европейские народы прилагали старание о сохранении памяти (курсив мой. – А.Р.) своих писателей: а без того погибли бы имена всех в писании прославившихся мужей»332. А через три четверти века П.А. Вяземский завершал написанную в 1848 г. биографию Фонвизина схожими словами: «Горе писателям, которые самонадеянно предают забвению и поруганию дела доблестных отцов! <…> В полном убеждении, что память о прошедшем (курсив мой. – А.Р.) есть достояние, а частию и сила настоящего, предаю с доверчивостью труд мой вниманию читателей»333.

Аналогичным образом другой мемуарист отмечал, что «память, сохраненная для потомства о мужах поревновавших совокупной славе и пользе целых народов и государей, есть жертва достодолжно приносимая великим их душам. Описание поступков и деяний должно быть свято соблюдено в пример и наставление грядущим временам (курсив мой. – А.Р.). Изображение жизни оных да будет зерцалом предопределенным к подобной судьбе». При жизни таких приближенных к трону делателей добра ничем не отблагодаришь. «Собственная таковым мужам награда есть передаяние их памяти в роды родов (курсив мой. – А.Р.) и умилительное воспоминание о их любви к человечеству. Изваянные и изсеченные памятники напоминают о них токмо присущему; отдаленный едва о сих знамениях их заслуге ведает, и время сотрет прежде, нежели наступит позднее потомство. Описание же их деяний и поступков, проникая в отдаленнейшие концы земли, достигнет позднейших веков; потомство почтит их подражанием <…>»334. Вот еще один пример: «Цель моя – сохранить для потомства подвиги (курсив мой. – А.Р.), достойные подражания, и, осмеивая слабости, описывая преступления, возвысить цену добродетели»335.

Биограф видит свою задачу в изображении героев, замечательных людей, оказавших услуги согражданам. Впрочем, иногда (но достаточно редко) жизненный образец задается от обратного, и тогда пишется биография предельно плохого человека, представляющего собой воплощение зла (Ванька Каин, Емельян Пугачев и т.п.). Существование подобной биографии аргументировалось следующим образом: «Это сочинение, представляя нам одне ужасные преступления, не может по-видимому иметь настоящей пользы? – нет; оно изображает в разительных чертах такую картину, которая и самого порочного человека приведет в содрогание, научит его и обратит на путь добродетели»336.

Это до будущих поколений, преодолев временную дистанцию, биограф стремится донести информацию о жизни биографируемого, спасти его от забвения. Получается, что, описывая прошлое, биограф обращается к будущему. Но, разумеется, обращается он не к реальным потомкам, которых он плохо представляет и вкусы которых знать не может. Потомки в данном случае – это смысловая инстанция, элемент конструкции современности. И характерно, что биограф не ждет этого самого будущего, а публикует биографию сейчас, рассчитывая, что ее будут читать современники, что она повлияет на них, окажется им полезной и т.д. И прошлое трактуется в биографии с точки зрения современности, точнее, тех ее аспектов, которые считаются выражающими будущее, тенденции развития.

Подобный просветительский посыл (дать образцы для подражания) русская биография в основном сохраняла и в дальнейшем.

Не моралистический, а психологическо-позитивистский подход к биографии сформировался в России лишь к середине XIX в. Вот характерное выражение нового подхода: «По нашему мнению, биография в области литературы то же, что портрет в области живописи; ее задача воспроизвести точнейшим образом природу и жизнь описываемого человека»337. Однако этот подход был представлен скорее в теории жанра, чем в его практике. Подавляющее большинство биографий и во второй половине XIX в., и в веке XX писалось все же в моралистическом и прославляющем духе, попыток воссоздать противоречия персонажа, отразить его слабые стороны почти не было.

Другое понимание биографии человека, другая антропология складывались в иных жанрах – автобиографии (мемуарах) и автобиографической художественной литературе (самый яркий пример – «Детство», «Отрочество», «Юность» Л. Толстого). Здесь читателю предъявлялись гораздо более противоречивые, неоднозначные персонажи, чем в традиционном биографическом жанре. Здесь позволялась гораздо большая степень субъективности в показе персонажа, гораздо большая степень детализированности в изображении его частной жизни и т.д. В результате если в господствующей биографии просветительского типа был представлен рационалистический подход к интерпретации деятельности человека, ее мотивов, то в мемуаристике, а тем более в автобиографической прозе находили выражение и подсознательные импульсы, аффективные состояния и т.д.

Это связано с тем, что биограф изначально обращался ко всему обществу, а мемуарист зачастую записывал свои воспоминания для членов своего рода, для детей и внуков, не рассчитывая на публикацию. А.Г. Тартаковский писал про их «семейное назначение, имевшее в виду детей, внуков, сестер, братьев, правнуков, с тем чтобы сохранить <…> память о роде у потомков, чтобы фамильные традиции не угасали в будущих поколениях»338.

Итак, и биограф, и мемуарист пишут для современников, учитывая их интересы, запросы, ценности.

Прошлое и будущее в биографии – это элементы смысловой картины настоящего, используемые для повышения статуса, подчеркивания высокой ценности того, о чем идет речь. «Прошлое» самой своей давностью, свершенностью усиливает значимость персонажа, а подключение «будущего» подчеркивает не ситуативную, а универсальную его востребованность, нужность, его бессмертие.

Сохраняя память о биографируемом, биограф заботится о том, чтобы его (биографируемого) не забыли в будущем; сберегает персонажа (а в конечном счете – себя) от смерти.

Тут мы переходим к другому важному аспекту деятельности биографа.

В конечном счете исполнение своего нравственного долга перед биографируемым он осознает как спасение персонажа от смерти. Ведь при наделении жизни смыслом ключевой проблемой является смерть, прерывающая индивидуальное физическое существование и ставящая под вопрос деятельность личности («Зачем жить и действовать, если все равно умрешь?»).

Осознание подобной возможности столь травматично, что человеческое общество неизменно создает компенсаторные механизмы, позволяющие решить проблему смерти, осознать, что главное – не чисто физиологический процесс прекращения отправления организмом своих биологических функций. Простейший ход – разделение индивида на тело и душу, причем смертным объявляется только тело, а душа считается бессмертной (этот комплекс представлений исходит из веры в продолжение личного существования после физической смерти). Такой подход к проблеме смерти существовал тысячелетиями, в разных культурах. Но и в секуляризированном обществе неявно предполагается, что физическая смерть не до конца уничтожает человека. Здесь акцент делается на переключении на сверхличное (семья, народ, родина, государство и т.д.), которое будет «помнить» об индивиде и, таким образом, символически убережет его от смерти.