Безумие на двоих (СИ) - Гранд Алекса

Продираясь сквозь знойное дымчатое марево, я нетерпеливо отодвигаю край кофейного шелкового топа, в который одета Сашка, требовательно скольжу пальцами по мгновенно покрывшейся крупными мурашками коже, и выбиваю из нас обоих рваные судорожные выдохи.

– Я тоже … скучала.

Потерявшись в цунами нахлынувшей эйфории, едва слышно бормочет сводная сестра и выгибается дугой, когда я распластываю ее на кровати. До боли стискиваю хрупкие запястья, вцепляюсь зубами в жилку рядом с ключицей, на дикого зверя сейчас похожу, не оставляя никакого зазора между нашими телами.

И Баринова отвечает мне тем же. Расчерчивает аккуратными ногтями линии-борозды на моих лопатках, оставляет на шее укусы-бабочки, отдает что-то жизненно важное. Отчего ноет внутри, щемит за грудиной, сердце трепыхается на немыслимой скорости.

Хоть убей, не помню, когда успел с себя футболку стянуть и как умудрился оставить Сашку без одежды. Действительность накатывает яркими перманентными вспышками, лишнее из сознания вытирает, заставляет концентрироваться только на главном.

Прислушиваться к дрожащей подо мной девушке. Откликаться на каждое ее даже самое неуловимое движение. Наизнанку себя выворачивать, лишь бы ей хорошо было.

– Люби… пожалуйста…

– Люблю.

Спустя три года снова друг с друга маски срываем, вытаскиваем наружу сокровенное, лишаемся защищавших нас брони и щитов. Предстаем такими беззащитными, что ударишь – кости переломаешь, убьешь.

– Не смогу без тебя… слышишь?

В перерыве между жалящими поцелуями лихорадочно выпаливаю и крепче жмусь к Бариновой, как будто мечтаю сплавить нас в единое целое. Чтобы ни распилить, ни отрезать, ни разделить нельзя было.

 Снова к выступающей ключице припадаю, попутно желая донести до Сашки, что все происходящее между нами давно вышло за рамки банальной физики, перевалило отметку «просто секс, и ничего личного», спаяло сильнее, чем стальные цепи.

– Люблю!

В последний раз повторяю, выкрикивая, и вылетаю в пульсирующую неоновыми огнями нирвану, выталкивая за собой сводную сестру. Какое-то время вообще ничего перед собой не вижу и не могу успокоить нарастающий тремор в конечностях, а потом стремительно закипаю, когда, наконец, различаю, что Баринова пытается откатиться на другую половину кровати.

– Саша?

Глава 46

Саша

Пережив ни с чем не сравнимую близость, отшатываюсь.

Потому что Матвей слишком много всего во мне разбудил. Первобытное больше не умещается в тесной оболочке, звериное вытесняет рациональное, под кожей гуляют остатки осколочной, что нас на ошметки чуть не разорвала.

В легких недостаточно кислорода, все тело в красноречивых отметинах, кончики пальцев немеют. Так что я бросаюсь лихорадочно их растирать, жадно хватаю ртом воздух и все равно не могу успокоиться.

Слишком долго воздерживалась. Слишком сильно скучала. Слишком упорно прятала инстинкты под замком, чтобы Зимин вот так свернул его с корнем.

 – Саша?

С ледяной интонацией повторяет сводный брат и рывком возвращает меня обратно, впечатывая в твердую грудь. Словно не то что нескольких десятков сантиметров – миллиметра расстояния между нами не приемлет. Колет пронзительным арктическим взглядом, препарирует так, что хочется выложить все на духу, как у следователя на допросе. Признаться в самом страшном преступлении, которого ты не совершала.

А я-таки кое-что совершила, за что мне до сих пор стыдно.

– Погоди минутку. Брейк.

Позволяя горячей ладони проехаться вдоль позвоночника, я с тихим свистом выцеживаю сквозь зубы и, наконец, делаю несколько осознанных вдохов-выдохов. Кое-как восстанавливаю расфокусированное зрение, безотчетно скольжу языком по припухшим от сумасшедших поцелуев губам и больше не хочу поддаться первому порыву, пришедшему в голову – убежать.

– Осуждать не будешь?

– Не знаю.

Прямолинейно, как и всегда, отвечает Зимин после непродолжительной паузы, отчего я нервно жмурюсь и поджимаю пальцы ног. Собираю в кулак всю свою решительность и начинаю частить, проливая свет на последнюю тайну, которая стоит между нами с Матвеем.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

– Полгода назад Сергей Федорович попросил меня поддерживать с Ильей приятельские отношения.

– А ты?

Хрипло выцарапывает из себя Зимин, а я резко распахиваю глаза, приклеиваясь к его профилю. Задыхаюсь от нежности, запоминая каждую черточку, и хочу поскорее стереть с лица сводного брата сомнения, охватившие его по моей вине.

– А я… согласилась. Потому что твой отец находится на грани банкротства. А я так боялась подвести и его, и маму. Если все пройдет гладко и Андрей Вениаминович подпишет нужные бумаги, Сергей Федорович получит финансирование, сможет прокрутить деньги и вернуть проценты кредиторам. Безболезненно для всех.

На высокой ноте я заканчиваю свою взволнованную бойкую речь и все еще верю во всеобщее благо. Только Матвей не верит.

– А, если он попросит тебя выйти замуж за Латыпова?

– Он никогда от меня ничего такого не требовал…

– А, если потребует?

Мот дергает кадыком, сглатывая вязкую слюну, и своими жестокими вопросами пришпиливает меня, как энтомолог – бабочку. Безжалостно, бескомпромиссно, грубо. Правда, в глубине души я отчетливо понимаю, что Зимин целиком и полностью прав и Сергей Федорович может попробовать изменить ход игры в любой момент.

– Я не соглашусь на брак с Ильей. Ни при каком раскладе.

Произношу максимально твердо и прижимаюсь к плечу Матвея, только теперь он отстраняется. Садится в постели, устало растирая виски, а я думаю, как он все-таки успел повзрослеть. Прежний Зимин уже наверняка выплескивал бы на меня досаду и с энтузиазмом ломал мебель вокруг.

– Пойдем пройдемся, Саш. Остыть надо.

Притянув меня к себе, шепчет в затылок Мот, я же торопливо соскакиваю с кровати и без особого успеха ищу разбросанные по всей квартире вещи. Забив на это бесполезное дело, я довольствуюсь найденными джинсами, валяющимися у входа в комнату, и ныряю в одолженную братом толстовку, насквозь пропахшую его парфюмом.

Наспех шнурую кроссовки, хватаюсь за ладонь Зимина и вместе с ним сбегаю по лестнице, наслаждаясь куда менее тягостным, чем десять минут назад, молчанием. Обхожу по периметру детскую площадку, пока Матвей опускается на еще влажные после дождя качели, и после этого усаживаюсь к нему на колени, обнимая за шею.

– Саш, тебе стоит собрать вещи и уйти из дома ко мне.

Негромко произносит сводный брат, а я от его отрывистой фразы отращиваю самые настоящие крылья. Слышу, как сердце норовит пробить грудную клетку, как скрепят под нашим весом несмазанные цепи и как тяжело дышит вцепляющийся пальцами в мои бедра Мот.

Слышу и прощаю даже резковато звучащий ультиматум.

– У тебя на все два дня. Не решишься сама – я приеду и заберу тебя. Поняла?

– Поняла.

В эту же секунду откликаюсь на требование Матвея послушным эхом и еще крепче к нему жмусь. Оттаиваю изнутри, прощаюсь с колкими ледяными шипами, растапливаю дрейфующие в моем океане гигантские айсберги.

А потом мы возвращаемся домой немного озябшие, но поймавшие абсолютную вселенскую гармонию. Встречаем рассвет, согревая пальцы о кружки с горячим жасминовым чаем, и начинаем планировать, как будем ремонтировать кухню. Как с азартом отдерем старые обои, будем листать кучу каталогов и после ожесточенных споров выберем, какого цвета плитку положить взамен поистершейся.

– А вот сюда поставим маленький угловой диван.

– Хорошо.

Согласно кивает Зимин и уже не может прятать довольной улыбки, озаряющей его лицо. Подхватывает меня на руки, да так и не опускает на землю, пока не выносит из подъезда и не сажает на заднее сиденье в такси. Всю дорогу держит бережно, поглаживая то предплечья, то кисти рук, отчего я начинаю ощущать себя бесценным бриллиантом.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

– У тебя два дня, Саша. Ни часом больше.

Легонько щелкнув меня по носу, сводный брат нагло впивается поцелуем в мои губы прямо на ступеньках университета и собственническим жестом придвигает ближе к себе. Выбивает почву из-под ног своими настойчивыми прикосновениями и не отпускает до тех пор, пока не начинают краснеть кончики моих ушей. Игнорирует чужое выразительное покашливание, завистливые возгласы и приглушенные смешки и отстраняется только тогда, когда с нами равняется вездесущий Крестовский.