Гражданская война - Влад Тарханов

прикончил бутылку водку и взялся за вторую. Но водка его не брала, спасительное беспамятство так и не наступало.

Глава двадцать вторая

Любому запою приходит конец

Москва. Дом на набережной. Квартира Михаила Кольцова

14 октября 1933 года

Миша сорвался. И я ничего сделать не мог. Неделю он беспробудно пил. Моё сознание было прибито и тихо отлеживалось на самом дне. Блин! Ну почему водка в это время такая дешевая? Ну, скажем так, Абсолюта тут днём с огнём, а та что есть, стати, довольно приличная, но не такая дорогая. В СССР, при Сталине за качеством продукции следили. Точно по завету Ильича: «лучше меньше да лучше». Всю эту неделю я пытался как-то вырваться, восстановить контроль. Но у меня на этот раз почти ничего не получалось. Вообще-то Кольцов много не пил, потому как совершенно не мог переносить больших доз алкоголя, поэтому старался обходиться малыми порциями.

Хотя, мне кажется, что Миша просто слишком ценил свои мозги, и старался их не забивать ерундовой эйфорией от этилового спирта. Но тут получилось, что смерть Марии Остен выбила его из колеи надолго. Всё, что я осознавал, так это то, что несколько раз заходил брат Боря. Он, вроде бы, даже пытался изъять запасы спиртного. Но у Кольцова по квартире было несколько нычек, до которых тот добраться не смог. Двенадцатого рано утром появился Артузов. Вот этот взялся за меня всерьёз. Сначала устроил настоящий шмон и реквизировал все запасы водки, а ближе к вечеру материализовались ввалились два моих куратора от НКВД. Сделали Кольцову внушение и тот затихарился. Ну а мне пришлось за него отдуваться перед ответственными товарищами. Хорошо еще, что я в эти дни не нужен был никому, кроме редакции, но вот возникла необходимость — и мне быстро промыли мозги. Могу сказать, что мне стыдно не было. Я-то Кольцова понимал. Хорошо понимал — его боль стала и моей болью. Но то, что он уйдет в запой для меня стало полнейшей неожиданностью. Оказался к этому не готов. И вот четырнадцатого, всё ещё страдая от последствий оного запоя, я предстал пред грозные очи товарища Артузова.

— Миша, что за хрень? Ну не должна тебя даже смерть товарища так выбивать из колеи! Миша!

— Артур, уж ты мне снова не капай на мозги… итак плешь проели нравоучениями. Понимаю я, всё понимаю. Только я её любил. Вот оно как получается. А она из-за меня и погибла.

— Миша, понимаю, всё понимаю, но нельзя же так… помянуть надо было. Но и остановиться тоже надо было.

— Знаю, сорвался. Не смог.

— Тут такой нюанс возникает… — Артузов задумался. Потом продолжил, как-то понимая, что бередит мне свежую рану, но по-другому он не мог.

— Думаю я, её пытали, хотели выяснить, кто с ней катался по Австрии, собирал компромат на Гитлера. И главный вопрос: смогли они это из неё выбить или нет?

— И для чего ты этот вопрос задаёшь? Что мне с него? Хотя, как я сумел ее узнать, то Мария — женщина-кремень. Больше шансов, что не выдала. Но на сто процентов я не уверен.

— Так, Миша, по-быстрому привёл себя в порядок! В полный порядок! Завтра в полдень совещание у товарища Сталина, и ты обязан там присутствовать. Понял? Побрил морду лица, и чтобы выглядел, как огурчик. Ох и получу я втык за тебя! Миша… Ты не имеешь права так срываться, понял?

— Понимаю. Извини, Артур, подвёл я тебя. Извини.

— А… ладно, там видно будет. Главное, чтобы ты завтра чего не упорол.

А потом приехал брат вместе с супругой, и они принялись приводить меня в порядок. А Боря тот еще садюга! Ладно, к его бубнёжу я привык, но вот то, что он придёт со своей первой женой — этого я не ожидал. Розалия Борисовна Корецкая была женщиной очень строгих правил. Боря сошелся с ней в свои юные девятнадцать лет, проживая в Киеве и в Москву приехал женатым человеком. В тридцатом вторично сочетался браком второй раз, на машинистке Раисе Ефимовне Фрадкиной, но первую жену не оставил, в общем, Борюсик умудрялся жить на две семьи, а если считать еще и меня, то на три! И вот Рузя мне и устроила такую головомойку, что Артузов тут рядом не валялся. Умела она промыть мозги! Как говориться, мастерство не пропьёшь. Раечка куда как была мягче характером, многое Борику спускала с рук. А он — пахал как проклятый. Тащить две семьи финансово — это тебе не фунт изюму в колониальной лавке прикупить!

Общими усилиями к вечеру я был умыт, побрит, одежду мне привели в божеский вид, а в квартире всё сверкало и блестело. Это как раз Рузя умела делать! Боря был на подхвате. Вот за что я любил брата, так за то, что на меня он время тратил не жалеючи! Понимаю, что ему придётся всю ночь вкалывать, чтобы сделать свои очередные карикатуры, в общем, был я ему признателен. Такие братья — большая редкость. Ну а потом подошло время перекусить. Мне досталась большая кружка крепко заваренного чая с предупреждением, что всю неделю только его пить и буду. Сыпанул в неё три ложки сахару, размешал, добавил еще одну, и только ощутив хорошую сладость, принялся уничтожать пирожки, которые Рузя напекла и принесла с собой. Много мне выпечки не дали. Вскоре я уже наминал наваристый куриный бульон с домашней лапшой — Розалия Борисовна искренне считала, что это самое что ни на есть лечебное блюдо, которое любого человека быстро поставит на ноги. Ушли они от меня почти под самую ночь, предварительно ещё раз проверив, не пропустили ли где припрятанный флакон с алкоголем. Кстати, Боря даже одеколон у меня временно реквизировал, дабы я не соблазнялся! Юморист хренов! Сразу бы сказал, что французский парфюм пришёлся ему по душе, я бы его, и так, ему подарил.

Москва. Кремль. Кабинет товарища Сталина.

15 октября 1933 года

Это совещание не стало неожиданностью, ибо оно было вызвано получением долгожданно неприятного известия. В девять часов утра по европейскому времени Польша объявила о том, что перекрывает свои границы для транспортировки грузов из СССР в Германию и в обратном направлении. Выступивший на радио Пилсудский заявил о тайной военной помощи Советского Союза Веймарской республики, из-за которой вооруженные силы возрождающейся немецкой нации (это точная цитата его слов) угрожают миру и порядку в Европе, и, в первую очередь, свободолюбивому народу Польши. В этой же речи постепенно впадающий в маразм маршал потребовал от Британии отправить в Балтийское море свою