Зенитная цитадель. «Не тронь меня!» - Владислав Шурыгин

Возле самых дверей Камынина и Циленко настиг упругий воздушный удар — звук разорвавшегося метрах в ста снаряда. Краем глаза, всего на миг, Камынин видел яркую вспышку разрыва — валкие фигурки людей, вскинутые навстречу взрыву руки, взлетевшие черные клочья… И сразу наступила еще более густая чернота ночи, наполненная невыносимыми криками…

Минутой позже поблизости с госпитальным блоком еще один разрыв. В окна, давно лишенные стекол, дохнуло жаром и удушливым смрадом взрывных газов. Тогда-то, выйдя из госпитального блока, увидели Циленко и Камынин, сколько бед принес этот разорвавшийся снаряд… Недвижно лежали люди, а на том месте, где еще минуту назад на носилках остался Тимофей Бесчастный, была яма. На дне ее, точно волчий глаз, светилось тлеющее тряпье…

— Тимофей! Бесчастный! — позвал не своим, чужим голосом Камынин, споткнулся, упал в теплую воронку, нащупал рукой деревяшку, машинально вцепился в нее, поднял — то была рукоять от носилок. За ней потянулся обрывок брезента…

— Тимофей…

Вместе с Циленко, наклоняясь над каждым убитым, обошли воронку вокруг. Бесчастного не обнаружили…

Возвратившись на плавбатарею, Владимир Камынин рассказал все как было. И с того самого часа, с того самого дня сам он и все, кто слышал от него о Тимофее Бесчастном, будут знать, что лихой командир первого 76-миллиметрового орудия погиб от прямого попадания немецкого тяжелого снаряда.

В «гроте» гул чужих самолетов слышался глуше, но каждый знал, что самолеты шныряют в небе над «Квадратом» и в любую минуту по «старой памяти» могут разгрузиться над безмолвствующей плавбатареей… Не столько чувство опасности, сколько бездействие угнетало людей. Вся их энергия, весь опыт, боевая доблесть и удаль низводились этим бездействием к нулю…

Загудели ступени трапа. Люди с недоумением взглянули вверх. На трапе, быстро сгибаясь в коленях, появились флотские брюки клеш, зашустрили старенькие хромовые корочки. Такие знакомые хромовые ботинки… Кто-то постоянно форсил в них, кто-то свой, плавбатарейский… Кто же?

Кок Иван Кийко! Конечно, он! Спустился по трапу в «грот». Не было на нем привычного белого фартука и колпака на голове. Однако темная форменка по-прежнему ловко и плотно сидела на его атлетически крепком теле, и прежним, бодрым был его басок:

— Хлопцы! Что зажурылыса? Обед готов. Где наш лейтенант?

Действительно, чего приуныли? Пока все здесь сидели, думали невеселые думы свои, человек занимался положенным ему по флотскому штату делом — готовил обед!

Приход Кийко вывел Николая Даньшина из задумчивости.

— Здесь я, товарищ Кийко… — отозвался Даньшин, и в железном «гроте» на миг снова воцарилась тишина. Даньшин вдруг почувствовал себя неловко перед Иваном Кийко, перед всеми, кто сидел с ним рядом в «гроте»… Они, рядовые бойцы, привыкли безоговорочно исполнять его команды, искренне верить ему… Куда ведет он их теперь? Какой пример им подает? Он еще не до конца осознал столь неожиданно всколыхнувшуюся в глубине души тревогу: слишком коротко было время между вопросом Кийко и его ответом…

— Обед готов, товарищ лейтенант! Прошу «добро» на раздачу! — четко доложил Кийко.

— Разрешаю! — Даньшин встал.

Поднялись, распрямили плечи люди, затопали наверх по трапу.

— В обороне главное — харч!

— Молодец, Кийко!..

— А знаешь, я уже и забыл, когда в последний раз рубал…

Заговорили люди! Даньшин с радостным удивлением отметил это и не спешил наверх, ожидая, пока все выйдут из «грота»…

Непривычно замкнутый, не замечающий даже его, Даньшина, поднялся, прошел мимо по трапу доктор Язвинский.

В «гроте» остались только Даньшин и Донец. Тревожно взглянув вверх, на опустевший трап, точно боясь, что его могут услышать, Донец сказал:

— У меня к вам, товарищ лейтенант, дело. Вот Кийко обед сварил… Старшина Бойченко сигнальную службу наверху несет и вниз не спускается… Я так полагаю, товарищ лейтенант… К тому, значит, что раз вы дали мне комиссарский наган и просили, когда трудно, вам помогать, я хочу сказать, товарищ лейтенант…

— Да не тяни кота за хвост! — не выдержал Даньшин. — Будь, как и был, помощником. Что ты хотел сказать?

Донец — и без того худой, высокий — распрямился. Несмотря на ответственный момент, лицо его едва не расплылось в улыбке: лейтенант Даньшин на глазах у него стал прежним, привычным Даньшиным. Заранее заготовленные слова не шли, да и не годились.

— Я к тому, товарищ лейтенант, что… Правильно мы накрепко флаг приколотили. Рано нам в трюме отсиживаться, я так думаю.

— Правильно думаешь. Это все, что ты мне хотел сказать? — Даньшин достал из кармана трубку, продул ее. — Добро. А теперь пошли подкрепимся.

Сразу же после обеда лейтенант начал действовать споро и решительно. Михаил Бойченко получил в свое распоряжение двух краснофлотцев взамен выбывших из строя и тотчас же организовал дежурство на телефоне и службу наблюдения. Командиру отделения радистов Николаю Некрасову лейтенант поручил ввести в строй поврежденную взрывом радиоаппаратуру (если, конечно, возможен ремонт местными силами). Некрасов был радистом опытным. Вся надежда на него, так как из всех ранее подчиненных ему краснофлотцев в строю остался всего один — Поздникин.

У мотористов и электриков в строю находились краснофлотцы Петр Шилов, Иван Полтаев, Василий Курочкин, Иван Шарандак, старшины Николай Кожевников и Михаил Ревин.

Отделение это всегда было слаженным и крепким. Таким оно и осталось. Бесперебойно подавалась электроэнергия, были развернуты запасные пожарные шланги, все моторы и помпы подготовлены к немедленному действию.

Уцелевшим комендорам палубным — их было немного — во главе с Камыниным лейтенант поручил осмотреть всю зенитную часть, все орудия, автоматы и пулеметы. Доложить степень износа и повреждения, провести необходимый после боя регламент…

Сам лейтенант стал звонить в штаб ОВРа — начальнику штаба и оперативному дежурному…

Донец здесь же, в иссеченной осколками, покореженной боевой рубке, составлял список оставшихся в строю. Дело продвигалось медленно. Сколько раз рука Виктора Донца с зажатым в ней карандашом ставила против фамилий знакомых, родных до боли ребят безжалостное слово «убит», сколько раз памятью уходил в недавнее прошлое, явственно представляя их молодыми, здоровыми… Задумывался — и звучали их голоса, виделись лица…

Донец заставлял себя писать дальше. Отвлекал разговор по телефону, голос лейтенанта Даньшина. Говорил Даньшин спокойно. Даже, наверное, спокойнее, чем надо. Спрашивал, как там раненые, все ли живы, где находятся. Хлопотал о боеприпасах. Не нажимал, не требовал — докладывал и просил:

— Держимся. Летают, гады, над самой палубой. Одним ревом своим бескозырки сшибают… Да, боезапаса нет. Ни одного снаряда, ни одного диска… Пришлите. Два 76-миллиметровых орудия в строю. Автоматы? Тоже два. Носовой и кормовой. Доложите срочно. Что? Сколько всего людей? Донец! Сколько у нас получилось? Донец, я тебя спрашиваю!

Донец ответил: «В строю сорок семь человек!» Лейтенант тотчас сообщил эту цифру по телефону. Положил трубку.

— Ну что они, товарищ лейтенант? — спросил Донец. — Обещают подвезти боезапас?

— А! — махнул рукой Даньшин. — С боеприпасами дело табак. На берегу нет, а с подвозом очень туго. Каждый корабль прорывается с боем. Блокада…

На верхней палубе — Донец слышал — лейтенант сказал матросам совсем не то, что ему. («Самочувствие тех, что находятся в госпитале, прежнее, а кое-кому лучше. Все будут эвакуированы на Большую землю. С боезапасом трудно, но надежда есть. Надо ждать и держаться».)

— Два «мессера» с кормы на нас! — прокричал сигнальщик и тут же подал отныне полагавшуюся команду: — Всем в укрытие! Всем в укрытие!

Держаться! Теперь это было главным. И здесь, на железном острове бухты Казачьей, и в задымленном, горящем Севастополе, на его суровых бастионах.

Контр-адмирал Владимир Георгиевич Фадеев обладал завидным качеством: чем напряженнее и труднее складывалась военная обстановка, тем энергичнее, тверже и спокойнее работал он сам и заставлял работать других.

В тот день Фадеев только что возвратился от командующего СОРом вице-адмирала Октябрьского. Обстановка в целом, и особенно на сухопутных рубежах обороны, складывалась тревожная. 19–20 июня шли напряженные бои за Северную сторону. Противник еще накануне получил возможность простреливать насквозь весь город, лишив защитников Севастополя возможности пользоваться Северной и Южной бухтами…

В воздухе господствовала вражеская авиация. Только за 19 июня на боевые порядки наших войск было сброшено 1000 фугасных и 10 000 зажигательных бомб. Гитлеровцам удалось выйти к бухте Голландия…