Этюды о Галилее - Александр Владимирович Койре

или силы, приводящих тело в движение и производящих движение (импетус или «сообщенное качество, – говорит он нам, – толкает [тело], покуда оно продолжает существовать»421; когда мы подбрасываем вверх какой-то предмет, то этому предмету сообщается пропорциональная легкость422, и среда не играет в этом движении никакой роли, хотя она и является одним из необходимых условий оного, так как, не будь пространства423, в котором оно могло бы происходить, никакое перемещение не было бы возможно), – на самом деле достаточно, чтобы ниспровергнуть физическую систему Аристотеля. В частности, ее достаточно, чтобы обосновать идею совокупности тел, объяснить их единство, их устойчивую связь вопреки отсутствию контакта между ними. Тем не менее для обоснования новой физической теории и даже для того, чтобы послужить подспорьем для коперниканской астрономии, этого отнюдь не достаточно. И этого недостаточно даже для обоснования физики Бруно. Ведь если физика импетуса, безусловно, согласуется с установленным им различением между движением корабля и движением находящихся на нем тел, она отнюдь не приравнивается к нему. К тому же до Бруно ни один из сторонников этой знаменитой теории не додумался вывести из нее следствия для примера с кораблем, которые извлек Бруно.

Это различение, в общих чертах равнозначное принципу относительности движения, как видно, предполагает формальное отрицание аристотелевской концепции места. Было бы даже справедливее утверждать, что одно возникает из другого.

Аристотелевская концепция места (мы уже говорили об этом, но стоит повторить) метафизически основывается на идее Космоса как упорядоченной системе элементов, каждый из которых обладает соответствующей природой; системе, в которой геометрическая упорядоченность (или распределенность) выражает различие между «природами» и объясняется этим различием; с физической точки зрения оно опирается на концепцию «естественного» движения тел – т. е. на тот факт, что «тяжелые» тела движутся вниз, а «легкие» тела движутся вверх424.

Таким образом, Бруно явным образом отказывается от этого физического основания, равно как и от метафизической доктрины Аристотеля.

Сперва разберемся с физическим основанием425:

Учение о тяжелых и легких телах, которое мы находим у Аристотеля, – говорит нам Бруно, – совершенно неверно; и ниже мы утверждаем истинные положения: тяжелое и легкое не сказывается о природных телах, устроенных естественным образом, а также ни об их сферах в целом (de ipsis integris sphaeris)», ни об их частях (взятых в отдельности), если земному шару и всем звездам положено иметь части, составленные в одном месте.

Это учение, как мы знаем, проповедовал еще Коперник. Итак, Бруно продолжает426:

Тяжесть и легкость суть не что иное, как стремление частей в то место, куда они движутся либо где покоятся… потому некоторая часть кажется то тяжелой, то легкой; и однако там, где она зарождается, или там, где она должна находиться, она ни тяжелая, ни легкая; из этого следует, что «тяжелое» и «легкое» – всего лишь относительное различение, и оно не имеет никакого отношения к различиям абсолютных мест в мире. Потому Платон был прав, говоря в «Тимее», что в небе нет ничего находящегося вверху и ничего находящегося внизу, потому что оно одинаково во всех своих частях.

И чтобы подчеркнуть, что в великом споре между Аристотелем и Платоном – весьма ценное указание! – он принимает сторону последнего против первого, Бруно добавляет:

Аристотель напрасно пытается здесь возразить.

Как может быть иначе, ведь в учении о тяжести по большому счету правда на стороне Платона, который говорит в том же «Тимее», что тяжелое и легкое не существуют как качества тел; есть лишь более или менее тяжелое и легкое:

более тяжелое содержит большее число частей, а более легкое содержит меньшее число частей.

Что касается метафизического или космологического основания, то нам известно достаточно, чтобы настаивать на том, что Бруно, как было сказано, был одним из первых, если не самым первым, кто выдвинул идею бесконечного пространства, противопоставляя традиционному конечному Космосу бесконечно простирающуюся Вселенную; он также одним из первых довел до логического предела скромно намеченное Коперником уравнивание земной и небесной природы.

Мир, который древние философы считали возникшим и после того существующим вечно… – говорит он427, – не есть Вселенная, но лишь эта машина [haec machina] и прочие машины, подобные этой…

Отныне не только Земля уподобляется планетам в «расширенном», но все же ограниченном «мире»: даже Солнце, которое у Коперника занимало центральное положение во Вселенной, теряет свое привилегированное положение. Конечно же, оно сохраняет центральное место в нашем мире; однако наш мир, солнечная система – не что иное, как «машина» среди бесконечного множества других «машин», заполняющих Вселенную Бруно. Солнце не расположено в «центре» Вселенной, потому что в бесконечной Вселенной, где бесконечное число звезд – других солнц – движется сообразно раз и навсегда определенным законам, нет больше ни центра, ни окружности. Ничто не ограничивает бесконечности пространства428. Стало быть, нет ничего нелепей попыток Аристотеля основывать космологический финитизм на мнимом анализе или классификации движений. Движение, направленное вверх! Движение вниз! С точки зрения Бруно, «верх» и «низ» – сугубо относительные понятия, так же как «право» и «лево». Все может быть слева или справа по отношению к чему-то или же внизу или вверху – как угодно. Что касается кругового движения, движения «вокруг центра», всякую точку пространства можно принять за «центр», поскольку ни одна точка в действительности не является таковой; все