Обетованная земля - Эрих Мария Ремарк

Боссе всякий раз возвращался. Свою врачебную практику он давно уже был вынужден уступить другому врачу. Его преемник предложил ему за нее тридцать тысяч марок, а выплатил тысячу — притом что стоила она все триста тысяч. Просто в один прекрасный день явился штурмфюрер, родственник того врача, и поставил Боссе перед выбором: либо его отправят в лагерь, поскольку он незаконно практикует, либо он берет тысячу марок и пишет расписку в том, что получил тридцать тысяч. Боссе знал, как ему следует поступить: он написал расписку. За эти годы его жена вполне созрела для сумасшедшего дома. Но по-прежнему не соглашалась подавать на развод. Ей казалось, что этим она спасает Боссе от лагеря — что ни говори, она не еврейка.

Жена соглашалась развестись, только если Боссе сможет уехать из страны. Ей нужно было знать, что он в безопасности. И тут Боссе неожиданно выпала удача. Тот самый штурмфюрер — он тем временем уже стал оберштурмфюрером — однажды вечером его навестил. Был он в штатском и после некоторых колебаний все-таки выложил свою просьбу: не может ли Боссе сделать аборт его подруге. Он был женат, и его жена не разделяла национал-социалистические идеи насчет необходимости иметь как можно больше детей, пусть даже по двум или трем доброкачественным наследственным линиям. Она считала свою собственную наследственную линию вполне достаточной. Боссе отказался. Он решил, что его заманивают в ловушку. Но на всякий случай осторожно напомнил, что его преемник тоже врач, — не лучше ли господину оберштурмфюреру обратиться к нему; они родственники, и к тому же — на это Боссе мягко намекнул — тот весьма многим ему обязан. Оберштурмфюрер досадливо отмахнулся от советов Боссе.

— Да не хочет эта падаль! — воскликнул он в сердцах. — Я тут попробовал однажды осторожно намекнуть ему. Так эта подлюга закатил целую речь в духе национал-социализма про наследственную массу, генетическое достояние нации и прочую чушь! Сами видите, вот она — благодарность! А я еще помог этому сопляку обзавестись врачебной практикой! — В глазках упитанного оберштурмфюрера не было заметно и тени иронии. — А с вами совсем другое дело, — продолжал он. — Тут уж точно останется между нами. Шурин мой, сволочь эта, в случае чего и проболтаться может. Или шантажировать меня всю оставшуюся жизнь.

— Но и вы могли бы шантажировать его, если он пойдет на запрещенное хирургическое вмешательство, — осмелился возразить Боссе.

— Я простой солдат, — прервал его оберштурмфюрер. — Я во всех этих штуках ни черта не смыслю. А с вами, дорогуша, все гораздо проще. Мы друг друга понимаем. Вам запрещено работать, мне запрещено даже заикаться про аборт. Итого, для нас обоих никакого риска. Девушка придет к ночи, а утром отправится домой. Порядок?

— Нет! — выкрикнула госпожа Боссе из-за двери. Мучимая страхом, она подслушала весь разговор. Теперь, как разрушенный призрак, она стояла перед ними, крепко ухватившись за дверной косяк.

Боссе вскочил.

— Оставь меня! — сказала его жена. — Я все слышала. Ты ничего этого не сделаешь. Ничего, пока не получишь разрешение на выезд. Такова цена. Устройте ему разрешение на выезд, — обернулась она к оберштурмфюреру.

Тот попытался было втолковать ей, что это совсем не по его части. Но жена была неумолима. И даже пустилась на шантаж: она, мол, все расскажет его начальству. Оберштурмфюрер ее высмеял: да кто ей поверит! Тут показание и там показание. Ее слово против его слова! Оберштурмфюрер и какая-то жена еврея!

— Такая же арийка, как и вы, — парировала госпожа Боссе, впервые в жизни произнеся смешное слово «арийка» при своем муже. — И это не одно показание против другого — женщина беременна, это и будет самое бесспорное показание.

Боссе смотрел на жену во все глаза: такой он ее ни разу в жизни не видел. Она была в полном изнеможении, но смогла выстоять до конца. Ей даже удалось убедить оберштурмфюрера. Тот сперва пытался отделаться обещаниями, но она на них не поддалась. Сперва разрешение на выезд — потом аборт. И свершилось почти невозможное! У оберштурмфюрера нашлись нужные связи; к тому же госпожа Боссе в случае выезда мужа гарантировала развод. Помогло и то и другое. В хаосе этой бюрократии ужаса иной раз возникали вот такие оазисы везения. Молодая женщина пришла примерно две недели спустя, ночью. Кстати, когда все было позади, оберштурмфюрер заявил Боссе, что была, оказывается, еще одна важная причина, по которой он выбрал именно его: еврейскому врачу он доверяет куда больше, чем своему кретину шурину. До последней минуты Боссе страшился западни. Оберштурмфюрер вручил ему двести марок гонорара. Боссе отказывался, но тот просто запихнул деньги ему в карман.

— Дорогуша доктор, они вам еще пригодятся! — Подружку свою он действительно любил.

Боссе за эти годы стал настолько подозрительным и суеверным, что даже не попрощался с женой. Ему казалось, что этим он как бы перехитрит судьбу. Если попрощаемся, думал он, его обязательно вернут обратно. Но его выпустили. Сначала он очутился во Франции. Потом в Лиссабоне. А теперь, сидя в госпитале в Филадельфии, он страшно раскаивался, что даже не поцеловал жену на прощание. Он был очень чувствительный человек и не мог себе этого простить. Жену он очень любил. Он никогда больше о ней не слышал. Да это было и невозможно — ведь вскоре грянула война.

У дверей гостиницы «Рауш» стоял «роллс-ройс» с шофером. Выглядел он здесь как золотой слиток в навозной куче.

— Вон наконец подходящий кавалер для вас, — услышал я обращенный к кому-то голос Мойкова из плюшевого холла. — У меня, к сожалению, нет времени.

Мария Фиола вышла мне навстречу из пальмового уголка. На ней был облегающий светлый костюм для верховой езды, в котором она выглядела совсем юной.

— «Роллс-ройс» на улице — это, конечно, ваш? — полюбопытствовал я.

Она засмеялась:

— Взят взаймы. У нас были съемки спортивной моды. Вот я и позаимствовала его, взаймы, как и все остальное, что у меня есть, — платья, в которых я фотографируюсь, украшения, которые я к этим платьям надеваю. И даже этот костюм! Верхом ездить я не умею. У меня все не свое, все неподлинное.

— Диадема Марии-Антуанетты была подлинная, — возразил я. — Да и «роллс-ройс», похоже, тоже настоящий.

— Согласна. Но мне все равно ничего не принадлежит. Получается, я обманщица, но вещи у меня подлинные. Вас это больше устраивает?

— Это гораздо опаснее, — сказал я и посмотрел на нее.

— Она ищет сопровождающего, — объяснил Мойков. — У нее «роллс-ройс» только на сегодняшний вечер. Завтра утром надо его вернуть. Не хочешь на один вечер стать авантюристом, разъезжающим по миру в шикарном авто?

— Я уже давно странствующий авантюрист. Правда, не столь элегантно. Это будет что-то новенькое.

— Вот и хорошо.

Мысленно я пересчитал свои деньги. Денег хватало — даже для пассажира «роллс-ройса». У меня еще оставались комиссионные Сильвера за голубой молитвенный коврик.

— Куда едем ужинать? — спросил я. — В «Вуазан»?

Это был единственный хороший ресторан, который я знал. Александр Сильвер потчевал там меня и своего брата Арнольда. Паштет из гусиной печенки я до сих пор не забыл.

— В «Вуазан» в таком мартышкином наряде меня вечером не пустят, — сказала Мария Фиола. — К тому же я уже поела. И шофер тоже. Спортивная фирма устроила небольшой фуршет. А вы? Наверное, где-нибудь в городе нашли очередную порцию неисчерпаемого гуляша?

— Только остатки шоколадного торта. Ну еще несколько маринованных огурчиков и кусочек черного хлеба. Весьма жалкое меню.

— Маринованные огурцы мы могли бы прихватить с собой. И хлеб тоже. У меня там в машине бутылка водки.

Мойков насторожился:

— Русской?

Мария Фиола улыбнулась:

— Кажется. Пойдемте лучше вместе с нами в машину, Владимир Иванович! Сами и проверите. Возьмите стакан побольше.

Мы последовали за ней. Водка оказалась русской. Мария Фиола налила Мойкову полный стакан. Водка была ледяная — в «роллс-ройсе», оказывается, имелся даже небольшой встроенный холодильник. Мойков отпил глоток и благоговейно, словно утоляющий жажду голубь, закатил глаза к небу.

— Вот когда сразу чувствуешь себя торговцем поддельным спиртным! — вздохнул он.

— Отчаяние подлинного художника перед оригиналом! — поддел я Мойкова. — Учись, Владимир! Главное — не падать духом! Твоя зубровка, кстати, не хуже.

— Даже лучше, — добавила Мария с нежностью. — В ней есть свой секрет: она утешает в минуты скорби. Ваше здоровье, Владимир Иванович!

Мы поехали по Пятой авеню к Центральному парку. Было еще очень жарко. Из зоопарка доносился вечерний рык львов. Озера застыли в полной неподвижности, словно отлитые из свинца.

— Этот костюм ужасно меня стесняет, — пожаловалась Мария Фиола. С этими словами она опустила шторку на окне, отделявшем нас от шофера. Тут я заметил и на остальных окнах такие же шторки. Они превращали машину в уютную комнату, куда нельзя заглянуть с улицы. Мария раскрыла свою сумку. — Сейчас надену что-нибудь полегче. По счастью, я захватила платье.