Воскреснуть и любить - Констанс Йорк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он встал.
— Черт возьми, я нахожу вас более чем привлекательной. Но это ничего не меняет.
— С вами случилась ужасная беда, Энтони. Это должно было повлиять на вас. Но сейчас вы выбрались на нужную тропу. Ваша жизнь изменилась. И это тоже может помочь вам.
Он провел рукой по волосам.
— Давайте больше не будем об этом! Я импотент. Мы говорим о человеке, который не может спать с женой, Кэрол. Неважно, играет ли он в брак или принимает его всерьез. Я не могу заниматься с вами любовью, как бы вы ни были привлекательны. Что-то происходит у меня внутри. Поворачивается какой-то выключатель, срабатывает реле. Меня досконально обследовали, ощупали и изучили каждую клеточку моего тела. Я совершенно здоров. Я проживу сто лет, но проживу их холостяком. Жаль, что я священник, а не монах, правда?
— Вы боитесь попробовать, — сказала она. — Боитесь утвердиться в собственной мнительности. Но послушайте, вы же говорите с медсестрой. Я немного разбираюсь в этом. Стоит несколько раз повторить себе, что вы импотент, и вы станете им. Вы…
— Я не нуждаюсь в грошовой психологии. Я знаю, что во всем виновата моя голова! Жаль, что это не проявляется как-нибудь по-иному, верно? Тогда я мог бы сделать вас своей женой. И не желал бы ничего лучшего! Если мы хотим быть честными, то уж будем ими до конца. Я хочу вас. Я ложусь в постель, разрываясь от желания. Но знаю как дважды два, что стоит попробовать любить вас, и все кончится!
Он хотел ее. В ней торжествовала женщина.
— Ну и что, если это случится в девяти случаях из десяти? А вдруг на десятый раз все получится? Что тогда?
— А если это случится в девяноста девяти случаях из ста? Что тогда? Вы сможете справиться с разочарованием? Почувствуете ко мне что-нибудь, кроме унижающей жалости?
— Я не испытываю к вам ни малейшей жалости! И никогда не позволю себе этого. Вы не тот мужчина, который нуждается в сострадании. Да, вы пережили трагедию, потеряли жену и веру. Но выкарабкались из ямы, которую сами себе вырыли, и продолжаете бороться. Пришло время перебороть себя и в этом.
— Это не борьба!
— А как мы поступаем, когда не можем получить то, чего хотим? Берем что есть и делаем из него то, что нам подходит. — Она встала и медленно приблизилась к Энтони. — Я подхожу вам. Я не дам вам стать напыщенным и самодовольным. Не буду хмуриться, когда вы придете домой усталый и разбитый. Буду по воскресеньям пожимать руки всем вашим прихожанам. Но этого мало. Если понадобится, я буду драться за них. Я не буду Клементиной, потому что просто не могу ею быть. Я буду самой собой, буду Кэрол, а это не так уж плохо.
— Разве то, что вы подходите мне, что-нибудь меняет?
— Значит, я подхожу вам? — Она положила руки на его плечи. — А вы подходите мне. Я люблю ваши прикосновения. Люблю, когда вы раскрываете свое сердце. Люблю слушать ваши проповеди, потому что знаю, что человек, произносящий слова об искренности, о страсти, о сострадании, тот же самый мужчина, который иногда улыбается мне за обеденным столом, таскает у меня детективы и напевает себе под нос мои любимые песни, когда думает, что я не слышу.
Она приникла к нему.
— Вы мне подходите, Энтони.
Хэкворт накрыл руками ее ладони, словно собирался отвести их от своих щек. Но он слишком любил ее прикосновения. Соски Кэрол крепко прижались к его груди, голова упала на мужское плечо. Энтони окутал запах ее волос.
— А я подхожу вам, — сказала она и тесно прижала к нему бедра. — Вы не можете сказать мне, что это не так!
Именно это он и хотел сказать, но — в который раз — не решался солгать. Она слишком подходила ему. И женился он на ней не только потому, что не сумел спасти Клементину. Он сделал это потому, что Кэрол могла дать ему все, чего ему недоставало, и боялся, что это «все» может умереть вместе с ней. Он дал ей свое имя не для того, чтобы защитить некую особу, а именно эту женщину, которая с первого взгляда приковала к себе его сердце.
— Я не боюсь, что мы не сможем любить друг друга, — промолвила она. — Не боюсь, если придется попробовать сто раз или даже тысячу. Вы дадите себе шанс? Попробуете сделать наш брак настоящим?
Он чувствовал себя как человек на перепутье. Но внутренний голос, велевший ему бежать, сегодня звучал не так громко. Она прижалась к нему еще теснее и встала на цыпочки. Когда Кэрол поцеловала его, он закрыл глаза, бессильный против ее чар, застонал — от поражения? от победы? — и вернул ей поцелуй.
Когда руки Энтони сомкнулись, Кэрол возликовала. Она так боялась, что ее отвергнут! Она никогда еще так не рисковала, потому что никогда не были так высоки ее помыслы и недостижимы надежды. Теперь она могла насладиться теплом его тела, силой его рук… На этот раз она победила.
— Кэрол… — Ничего другого он сказать не мог. Его руки спускались к ее бедрам. Даже хлопчатобумажная рубашка не могла скрыть жар и нежность ее кожи. Целуя любимую, он ласкал изгиб ее талии, ее выпуклые бедра, тугие круглые ягодицы. Прикосновение ее грудей было мучительно сладким; руки девушки, бархатные, теплые, гладили его шею, щеки, волосы.
— Я никогда не видела тебя без одежды, — пробормотала она, не отрываясь от его губ. — Хочу посмотреть. — Кэрол опустила к его груди ладонь и нащупала верхнюю пуговицу рубашки. — Под ней ты такой же сексуальный?
Энтони чувствовал, как отдаются удары пульса в пальцах, прикоснувшихся к его щеке, а потом скользнувших по горлу и легонько погладивших ключицы, прежде чем взяться за вторую пуговицу, третью…
Что-то тихо лепеча, Кэрол поцеловала его в шею. Ее руки развели полы рубашки и погладили грудь.
— У тебя так бьется сердце… — прошептала она.
Он не мог ей ответить. Сознание двоилось. Энтони ощущал прикосновение каждого пальца в отдельности. Мягкие, теплые губы скользили по его коже. Закрыв глаза, ни о чем не думая, он выгнулся всем телом, подставив его под поцелуи.
Кэрол нетерпеливо стащила с плеч рубашку. Та упала на пол.
— Энтони, — сказала она отпрянув, чтобы разглядеть его, — ты прекрасен.
— Разве не я должен был сказать тебе это? — Его голос звучал хрипло и глухо.
— Не раньше, чем подскажет сердце.
Сердце подсказывало. Он взялся за край темно-красной блузки и потянул вверх. Блузка скользнула по груди, по приподнятым рукам и слетела через голову. Кожа Кэрол была смугло-розовой; груди, освобожденные от лифчика, оказались того же соблазнительного оттенка.
— Ты прекрасна, — сказал он.
— Прикоснись ко мне. — Она придвинулась ближе, веки ее были полуопущены. — Объясни мне это руками.
Казалось, Энтони догадывался, что будет ощущать Кэрол при прикосновении его ладони, но действительность оказалась несравненно прекрасней догадок. Он и не знал, что на свете есть женщина, которая так трепетно отзовется на его ласки, окажется такой влекущей и ошеломляюще соблазнительной.