«Если», 2004 № 05 - Александр Громов

В поисках утраченного времени мало кому удавалось вернуться в безоблачный мир детства, где всегда светит солнце и никогда не идут дожди. Это не удалось даже Марку Твену. Выросшие Том Сойер и Гек Финн представляют собой унылое зрелище, а Санкт-Петербург— руины воспоминаний.

Гроунинг со свойственной Барту непосредственностью попросту вывернул ситуацию наизнанку и пошел другим путем. А вернее — никуда не пошел, а принялся валять дурака, всячески прикалываться и стебаться.

Именно поэтому Барт-Мэтт не мог отказать себе в удовольствии выстроить свое будущее: мир, в котором хулиганистый мальчишка мог бы резвиться в полный рост, заставляя персонажей выглядеть придурками. В мире «Футурамы» нет персонажа, которого можно было бы идентифицировать как Мэтта-Барта, он как демиург стоит за кулисами и дергает за ниточки, а его креатуры послушно выделывают коленца.

Мир, который построил Барт, внешне выглядит почти как «у взрослых» творцов будущего. При желании можно обнаружить и намеки на серьезные проблемы. При очень большом желании кто-то даже найдет элементы морализаторства, без которых американское кино — ну никак!

Но стоит приглядеться, как мы увидим, что из-за декораций мироздания по Барту высовывается малолетний хулиган, показывающий нам средний палец.

Где-то в глубине души зритель чувствует, что его долго и со вкусом дурачат, водят за нос, обливают водой и обсыпают мукой, как это проделывает клоун Красти из «Симпсонов». А кому это понравится?

Пат Кадиган

ИСТИННЫЕ ЛИЦА

Я же сказал тебе, что совсем не в настроении для такого дела, — шепнул Стилтон. Я ткнула его локтем в ребра, не отводя взгляда от трупа женщины на полу большой комнаты. Сама я тоже редко бываю в настроении для убийств посредством удушения, но не стоит это рекламировать. Особенно в подобном обществе. «История!» — подумала я. У меня на глазах творилась история. Людей и прежде душили, их будут продолжать душить и потом, но в первый раз человека задушили в здании инопланетного посольства — самого первого посольства такого рода. Два «впервые». А мы были первыми представителями закона на месте преступления, итого три. День явно обещал быть насыщенным.

Стоящий справа от меня высокий мужчина в смокинге громко сглотнул — наверное, в миллионный раз. Он сказал, что фамилия его Фарбер, а род занятий… он был секретарем покойной. Я не могла решить, что его выделяет: старомодность костюма или звучная судорожность перистальтики. Я еще никогда прежде не слышала, чтобы кто-то так оглушительно сглатывал — итого четыре «впервые»… В комнате стояла такая тишина, что, возможно, вслушайся я повнимательнее, то уловила бы, как его желудок переваривает пищу. Лазаря-не либо соблюдали тишину в силу какой-то религиозной заповеди, либо пребывали в том же шоке, что и работавшие в посольстве люди, которые сбились тесной молчаливой кучкой в дальнем конце комнаты.

Рядом с нами находился только один лазарянин. Остальные собрались полукольцом у трупа. Примерно полтора десятка созданий, и было нечто почти официальное в том, как они расположились, будто явились на прием к покойнице.

Я обернулась к Фарберу, который тотчас снова сглотнул, а затем утер лоб рукавом.

— Еще раз? — я снова ткнула Стилтона локтем в ребра.

— Готово, — буркнул Стилтон, повернувшись так, чтобы я увидела нацеленный интервьюер.

— Бог мой, я всегда думал, что только в голограммках полиция требует снова и снова повторять одно и то же, — сглотнул Фарбер, пугливо покосившись на плоский объектив вьюера. Мне это ни о чем не говорило — те немногие существа с довеском «разумные», кто не нервничает, когда на них нацелен вьюер, это либо мертвецы, либо инопланетяне. Впрочем, определить реакцию лазарян было трудновато: слишком уж они смахивали на пугал, а я еще никогда не видела беспокойного пугала, даже внеземного происхождения.

— Можете ограничиться сокращенной версией, — успокоила я его. Третья запись не требует второстепенных деталей.

Фарбер сглотнул:

— Отлично. Я вошел и увидел миссис Энтуотер точно в том же положении, в каком вы ее застали. Вокруг собрались лазаряне — точно так же, как и сейчас. Служащие находились в других помещениях, но один лазарянин собрал их, привел сюда и с той минуты не позволял никому уйти. Тогда я вызвал вас. Отсюда. Поскольку мне тоже не позволяют выходить из помещения.

Я взглянула на Стилтона, он кивнул.

— И вы говорите, что отношения миссис Энтуотер с лазарянами были… какими?

Сглотнул. Кадык запрыгал над воротничком.

— Сердечными. Дружескими. Очень хорошими. Они ей нравились. Ей нравилась ее работа. Если среди лазарян у нее были враги, мне она об этом ничего не говорила.

— А о чем она вам не говорила из того, что вы позже узнали? — спросила я.

Он призадумался, сглатывая.

— Она умолчала о том, что в здании находится Пилот.

— Почему же?

— Либо не представился случай, либо не сочла нужным. Вряд ли необходимо сообщать секретарю ежечасно о том, кто является с дружеским визитом.

— Вы уверены, что визит был дружеским?

— (Сглатывает). Пилоты все время навещают лазарян. Ведь те научили их полетам на основе Межзвездного Резонанса, а потому они ощущают определенное родство с ними, даже большее, чем с другими людьми, как мне кажется.

— Почему вам так кажется?

— Потому что они редко общаются с людьми, работающими в посольстве. А вернее, никогда. За исключением миссис Энтуотер. Она их встречает и провожает (сглатывает), то есть встречала и провожала.

— И всегда лично? Разве это не обязанность секретарши из приемной или личного секретаря?

— Даллетт и я принимаем других посетителей. Но Пилотами миссис Энтуотер всегда занималась лично.

— То есть она не упомянула, что в здании находится Пилот, — сказала я. — А чем занимались вы?

— (Сглатывает). Почти все утро я был занят пресс-релизом.

— Лазарянским пресс-релизом?

— (Сглатывает, затем кивает). Они предпочитают сами давать сведения средствам массовой информации. О чем угодно. Например, о голограммках, которые они видели, и о расторжении троичных уз…

— Минуточку! — вклинилась я. — Об этом вы раньше не упоминали.

Классические приемы никогда не устаревают. Заставьте кого-нибудь снова и снова повторять один и тот же рассказ, и обязательно всплывет что-нибудь новенькое.