История моей жизни. Записки пойменного жителя - Иван Яковлевич Юров

копеек в день, к этому почти каждый день работал сверхурочно и таким образом зарабатывал в среднем на полтинник больше. От первой же получки я послал 15 рублей жене. Получив ответ от Мокеева, согласившегося взять меня на зиму в ученики и назначившего за это плату 15 рублей, я поспешил выслать и ему, чтобы он не перерешил.

Проработал я на погрузке 7 недель. За последнее время в работе начались перебои, заработок снизился. Наблюдая быт рабочих, я не допускал мысли привезти в такие условия свою семью и поэтому под осень собрался домой.

Кроме первых пятнадцати я послал жене вскоре еще 10 рублей, и это создало в деревне мнение, что я, очевидно, попал на хорошее место. А я, получив при расчете рублей 30, на двадцать купил себе кое-что из одежонки, так как имевшаяся у меня порвалась, и на оставшиеся 10 рублей выехал домой.

Трудные дни. Учусь портняжить

Итак, я опять приехал домой без денег. У жены, конечно, их тоже не было, так как на посланные мной 25 рублей она кормилась с ребенком и немного платила своим родителям за квартиру, за молоко для сына и за то, что им приходилось нянчиться с ним. Брать его с собой на работу, как мы договаривались об этом с ее портным, стало нельзя: портной стал ругаться, когда она отвлекалась от работы к ребенку. Она потом рассказывала: посажу, говорит, его (сын еще не ходил) на улице на лужочек, да и посмотреть сходить не смею, а у самой сердце надрывается: не затоптали бы, думаю, его лошади, не загрызли бы свиньи. Найдет иногда его где-нибудь далеко, всего в грязи и в своих испражнениях. Но на другой день снова приходилось оставлять его так же, потому что в горячую рабочую пору вся семья тестя была на работе. Чтобы не коптить себя и ребенка в дыму, жена на свои деньги перестроила печь по-белому.

Между тем все полагали, что я вернулся богатый. Тесть рассчитывал, что я отблагодарю его за беспокойство о моей семье, даже портной давал понять, что я должен угостить его водочкой.

Я не мог сказать прямо, что у меня нет ни копейки, не говорил этого пока даже жене, не желая ее огорчать.

Однажды, вскоре после моего приезда, тесть, решив позвать несколько человек на помочь пахать, попросил у меня рубля два взаймы на водку. Положение мое было крайне затруднительным. Сознаться, что денег нет, у меня не хватило мужества, я не хотел показаться жалким. Рассчитывая занять нужные деньги у торговца Казакова, я сказал тестю, что пойду на Нюксеницу и вина куплю сколько нужно. Он попросил купить две бутылки.

По дороге я сильно волновался: а что если я денег не достану, как я тогда вернусь домой, что скажу тестю? Когда переезжал через Сухону, мне в голову пришла даже такая безумная мысль, что если денег не добуду, то на обратном пути выброшусь посредине реки из лодки, тогда уж не нужно будет придумывать выхода из положения.

В лавке у Казакова, выждав, когда около него никого не было, я с замиранием сердца обратился к нему: «Михаил Федорович, я в спешке забыл дома кошелек, а мне нужны сейчас два рубля. Не можете ли вы мне их одолжить?» Он взял из кассы нужные мне деньги и со словами «Пожалуйста, пожалуйста» подал их мне.

Как будто тяжесть с меня свалилась, я ожил, повеселел и едва не бегом побежал в казенку[248]. Вечером тесть и его помочане[249], напившись, пели песни. Они не знали, что я пережил ради этого их веселья.

Как-то жена пришла с работы от портного вся в слезах. На мой вопрос, что случилось, она рассказала, что портной уже несколько дней пьянствует вместе с коновалом[250]. С ним это бывало часто: подзаработав денег, он пировал по неделе и больше; в таких случаях моя жена работала вдвоем с его женой. Сегодня по требованию коновала портной заставил свою ученицу истопить баню, а идя в баню, коновал пожелал, чтобы его сопровождала моя жена. Получив отказ, он рассвирепел и начал скверно ругаться, да и портной рассердился на нее.

Первой моей мыслью при таком сообщении было пойти и разбить морды обоим пьяницам, но, подумав, решил не делать глупостей. Просто мы с женой решили, что она к портному больше не пойдет. Тем более что и толку большого в этом не было: портной давал ей только такую работу, которая была выгодной для него, а жене в освоении ремесла ничего не давала, правила же кройки и вовсе не показывал.

Итак, мы с женой оказались на положении безработных и без копейки денег. Работы нам, как не мастеровым, нельзя было получить никакой, хотя бы за двугривенный в день или даже за кусок хлеба. Теперь мы стали у родителей жены не только жильцами, но и нахлебниками: им, видя, что у нас есть нечего, приходилось приглашать нас к столу.

Ох, какое унизительное было положение! Сидим, бывало, на лавках в неловком молчании, когда они готовятся обедать или ужинать, и видим, что им тоже неловко, они прячут глаза. Это и понятно, они не могли не жалеть каждого куска хлеба, потому что жили бедно, хлеба своего не хватало. Но не могли и не пригласить. Лицо, бывало, горит от стыда, когда садишься за стол, а сядешь — и есть не можешь, кусок в рот не лезет, несмотря на голод. Сидишь, жуешь корочку, только делая вид, что обедаешь, съешь с четверть фунта и выходишь из-за стола.

Я рад был хоть чем-нибудь быть полезным в хозяйстве тестя, напрашивался на любую работу, то жердей рубить, то еще чего-нибудь поделать. Но я видел, что и мое участие в работе их не радовало: они знали, что все текущие работы они могли выполнить и без меня, а между тем хлеб, съеденный нами, им может позарез понадобиться весной самим.