Волгины - Георгий Шолохов-Синявский

И только когда командир полка отчитывал его за излишнюю опрометчивость и горячность, Виктор щурил свои потемневшие, всегда усталые, точно хмелем затуманенные глаза, усмехался:

— Простите, товарищ полковник, опять увлекся…

Смерть все чаще заглядывала ему в глаза и все больше ожесточала…

Алексей Волгин и Кирилл Петрович с несколькими сотрудниками обкома партии уходили из Н. последними. Немецкие танки уже перехватили главное шоссе, и Алексею с его спутниками на изнемогающем райкомовском «газике» пришлось пробираться на восток глухими проселочными дорогами.

Это были дни, когда военная обстановка менялась ежечасно. По всему громадному фронту от Балтики до Черного моря гремели лютые бои. Советские войска, еще не успевшие во многих местах пополниться основными отмобилизованными силами, дрались до последнего человека.

Так в течение шестнадцати дней держался отважный советский гарнизон в Бресте, погиб, но не сдался врагу; так было во многих городах, на многих рубежах советской обагренной кровью земли.

Все эти дни Алексей жил словно в горячечном бреду. Как все изменилось вокруг! Как изменился он сам! Он чувствовал теперь, как душа словно выгорела в нем, и в груди остался только горячий, обжигающий сердце пепел. Он бродил по улицам разрушенных городов. И дымящиеся развалины, развороченные крыши домов, заполненные ржавой дождевой водой воронки, кучи черной золы всюду вставали перед ним. Он закрывал глаза, и тогда ему казалось, что к сердцу его притрагиваются раскаленным железом. Чаще других ему рисовался последний момент перед взрывом моста; он слышал грозный гул и чувствовал дуновение могучей силы, поднявшей на воздух создание многих человеческих рук… Он ходил в толпе, надеясь встретить Кето или кого-нибудь со строительства, надеялся собрать служащих, чтобы в случае изменения обстановки к лучшему вновь вернуть их на новостройку, но последние события так разметали людей, что найти их и собрать в непосредственной близости к фронту становилось невозможным.

Мало-помалу Алексей утрачивал интерес ко всему, что занимало его до 22 июня. Все с меньшей надеждой думал он о возвращении на новостройку и с таким же странным равнодушием думал о новом назначении: сама мысль о руководящей работе где-нибудь вдали от того, что он видел, становилась для него невыносимой. Ему хотелось поскорее что-то решить самому, может быть, остаться, вместе с Кириллом Петровичем, во вражеском тылу, только бы не тянуться вместе с общим потоком, не прятаться в подвалы во время бомбежек.

Но ехать дальше на восток было необходимо: он получил из Москвы телеграмму: «Выезжайте немедленно Барановичи. Ждите там».

Немцы все чаще бомбили городок, в котором Алексей задержался на несколько часов. Над головой лопались снаряды зениток, осколки звякали по крышам. В полыхающем вспышками ночном небе неподвижно висели желтые груши развешанных немцами осветительных ракет. Маленький, спокойный до этого городок дышал, как умирающий.

Перед отъездом Алексей зашел к секретарю обкома в темный флигелек на пустынной окраине.

В плечистой фигуре с крупной лысеющей головой, в беспокойном взгляде Кирилла Петровича было что-то новое, сосредоточенно-бодрое. В комнате, слабо освещенной единственной керосиновой лампой, толпились незнакомые вооруженные автоматами люди. У Кирилла Петровича, кроме автомата, висевшего на груди, торчало за поясом несколько рубчатых гранат.

— Уезжаешь, Алексей Прохорович? Ну, а я, брат, остаюсь. Сам товарищ Сталин пожелал мне успеха, — сказал секретарь обкома, обеими руками сжимая руку Алексея. — Трава в поле сгорит, а корни остаются. Слыхал?

Они обнялись. Послышался отдаленный взрыв. Задребезжали занавешенные одеялами окна.

— Поезжай. Ты там нужнее, — сказал Кирилл Петрович. — О нас ты еще услышишь. Гитлер думает, что, завоевывая нашу страну, он уже становится полным ее хозяином, но он ошибается… Тут, в тылу, ждет его большая, очень большая неприятность. Прощай, Волгин…

— Ты же знаешь, — точно оправдываясь, заговорил Алексей, — я жду телеграмму от наркома. Повидимому, придется ехать в Москву и получать назначение.

Он вдруг поймал себя на мысли, что говорит не то, нахмурился и, пожав руку Кириллу Петровичу, поспешно вышел из комнаты.

В Барановичи он приехал под утро. Солнце еще не всходило. Город горел. Затхлый дым висел над пустынными улицами. Над вокзалом и всей громадной территорией железнодорожного узла вскидывались зубчатые полотнища пламени.

Коля долго колесил по безлюдным, точно вымершим переулкам, стараясь добраться до центра окольными путями.

Запах гари чувствовался всюду. Им пропитались все маленькие обывательские домики, сиротливо торчавшие на улице деревья, воздух и даже, как показалось Алексею, серый булыжник мостовой.

На одной улице он увидел медленно пробирающихся вдоль домов, женщин с узлами и чемоданами.

«Вот так и Катя, может быть, где-нибудь прячется», — подумал Алексей, и сердце его мучительно сжалось. Предчувствие, что жена должна быть где-то недалеко, не оставляло Алексея. Он решил во что бы то ни стало напасть на ее след. Потом он поехал на телефонную станцию, чтобы переговорить с Москвой, но это ему не удалось: связь работала только до Витебска, и то с перебоями. Тогда он телеграммой сообщил в наркомат, что будет ждать указаний в Минске.

Мысли его путались. Он не спал несколько ночей и уже забыл, когда брился, завтракал, обедал.

Раздражение против самого себя вновь овладело им. Почему он должен ехать в Минск, когда нужно ехать прямо в Москву? Он расскажет там, что остался один, без сотрудников, без самого главного, на чем зиждилась вся его жизнь, — без новостройки. И пусть лучше его направят в армию: там он сейчас нужнее…

Алексей съездил на эвакопункт, на вокзал, по там трудно было узнать что-либо о движении эвакуированных. Железнодорожный, комендант расположился в бомбоубежище. Пожарные дружины все еще боролись с огнем. Комендант сообщил Алексею, что два эшелона с беженцами ушли накануне вчерашней бомбежки с пригородной станции на Минск, а вечером на главном вокзале один людской эшелон был разбомблен, погибло много людей. Удастся ли восстановить движение до завтра — неизвестно. Поезда уходили с соседней станции, а дальше пути были забиты эшелонами с заводским оборудованием и войсками.

Алексей слушал усталый голос коменданта станции и чувствовал, как липкий туман застилает глаза.

— А куда направили раненых? — холодея от собственных слов, получивших вдруг какой-то новый, пугающий смысл, спросил Алексей.

— Пострадавших увезли в городскую больницу, — ответил комендант, — мы не имели возможности их регистрировать. Вы кого, собственно, ищете?

— Я ищу свою жену с ребенком. Двадцать второго она выехала из Н. Как вы думаете, не могла она быть вчера в этом эшелоне?

Комендант пожал плечами.

— Как я могу знать, товарищ?..

Алексей вышел из подвала.

«Почему она должна быть именно в этом эшелоне? — думал он. — Почему я, в самом деле, предполагаю худшее?»

Он снова направился на эвакопункт, обошел переполненный людьми зал, столовую, бомбоубежище, заглянул в комнату матери и ребенка, долго и назойливо подробно расспрашивал дежурного члена горисполкома.

Какая-то сила потянула его к двери с табличкой «Детская консультация».

Ему открыла женщина-врач со спокойным, добрым лицом, та самая, которая за день до этого осматривала его сына.

— Волгина… — наморщив лоб, устало протянула она, доставая книгу записей. — Не помню… Ах, погодите… Есть… Волгина Екатерина Георгиевна… Есть…

Алексей схватил вялую руку врача, стал трясти ее, повторяя:

— Благодарю вас, благодарю… она к вам заходила? Ну, как она? Как ребенок?

Женщина-врач пристально вглядывалась в Алексея.

— Здорова. И ребенок здоров. Теперь вспомнила…

Алексей вышел из консультации с таким чувством, словно уже нашел жену, но, очутившись на улице, спохватился: «Но где же все-таки я буду ее искать?»

И вот он снова на вокзале, и пожилой комендант с воспаленными ввалившимися глазами говорит ему сиплым, безразличным от усталости голосом:

— Если ваша жена вчера была здесь, она не могла уехать. За ночь мы не отправили ни одного эшелона. На всякий случай советую справиться в пункте первой помощи. Ночью они вывозили пострадавших. Но я бы не хотел, чтобы там что-нибудь знали о вашей жене…

Да, да… Он и сам не хочет… Как можно хотеть этого? Но разбомбленный эшелон не выходит из головы, не дает покоя… Надо же увериться, что Кето не было на вокзале во время этой ужасной бомбежки. И Алексей пошел на пункт первой помощи. Это было недалеко — за углом полуразрушенного вокзального здания.

В подвале, куда вошел Алексей, слабо мерцала электрическая лампочка. В ее свете одутловатое лицо женщины в белом халате выглядело желтым, болезненным. Удушливый воздух был напитан острыми запахами лекарств. В больших черных глазах женщины застыла смертельная усталость.