Красная линия - Вера Александровна Колочкова

— У Стаса, наверное. У него в семье ребенок родился, она ездит туда, помогает. Окна моет, портьеры стирает… Готовится брата встречать, в общем.

— И ты так спокойно относишься к тому, что Ксюша там окна моет?

— А как мне надо к этому относиться, мам? Не пускать ее, на привязи держать? Она уже взрослая девочка и сама решает, как ей быть. Она молодец, мам. Я даже уважаю ее за это. Потому что понимаю — она меня любит и отца тоже любит.

— Но ведь трудно тебе все это понимать, поди… Не каждая женщина так может…

— А я могу. И я рада, что у Ксюши теперь брат есть. Пусть она живет своей жизнью, мам…

— Ой, Лерка… Так ты поэтому, поди, так переживаешь, скажи? Обидно тебе, да? Жалеешь, что не простила тогда Стаса? Уж прости, что я в последние дни тебя все время об этом спрашиваю, но так получается, чего уж…

— Да, мам… Жалею. И переживаю поэтому, — легко соврала Лера, отводя глаза в сторону. — Но это пройдет, мам… Пройдет…

— Конечно, пройдет! Давай-ка встряхнись лучше, сходи куда-нибудь! По магазинам пройдись, шмоток себе новых накупи! Говорят, ничто так не лечит плохое женское настроение, как новая тряпочка!

— Хорошо, мам… Я так и сделаю, да.

— Ты так говоришь, будто отвязаться от меня хочешь… Да и ладно, я не обижаюсь, чего уж. Пристала к тебе с ножом к горлу… Ладно, сейчас чаю попью и пойду. А ты приходи уже в себя, хватит страдать. На твое унылое лицо ни один мужик не посмотрит, хватит…

Мама ушла, а Лера снова легла на диван, прикрыла глаза, задумалась…

Надо же, Иван тогда приезжал. Тот самый Иван… С которым она чуть не изменила Стасу. Сбежала, истово сохранила верность мужу, еще и гордилась собой, ага… Наверное, из-за этого ей особенно больно тогда и было? Она ж такая вся честная, а он…

Теперь она даже лица этого Ивана не помнит. И Стаса уже не вернешь. Теперь остается только сожалеть, что была такой несгибаемой. Слушать его не хотела, понять не хотела. Но ведь можно было простить… Ох, как теперь она это понимает, как понимает! Но ничего уже не вернешь…

Так ушла в маетные и вертящиеся по одному и тому же кругу мысли, что не услышала, как пришла Ксюша. Очнулась, когда услышала ее тревожный голос:

— Мам, с тобой все в порядке? Я думала, тебя дома нет…

— Я дома, Ксюш. Ну, как там у твоего папы дела? Марину с ребенком выписали из роддома?

— Да, выписали сегодня. Мы с папой их встречали, все в порядке. Я сегодня домой ушла, я ж понимаю, что им вдвоем побыть хочется. Вернее, уже втроем…

— Ксюш, а можно тебя попросить? — проговорила она задумчиво, садясь на диване. — Дай мне номер телефона отца, пожалуйста.

— Какого отца? — удивленно спросила Ксюша.

— А что, у тебя много отцов?

— Не поняла, мам… Так ты что, папе хочешь позвонить, что ли?

— Ну да…

— А зачем? Что-то случилось? Ты ведь даже слышать про него не хотела! Что изменилось, мам?

— Ну… Мне так надо. Я просто хочу поздравить его, и все. Скинь номер его телефона, пожалуйста.

— Так он и не менялся, все тот же…

— Но у меня его нет. Я его удалила. Скинь…

— Да, конечно. Сейчас…

Увидев в телефоне сообщение с номером, она снова посмотрела на Ксюшу жалобно, и дочь улыбнулась понимающе и чуть насмешливо:

— Да, я сейчас на кухню уйду, не буду тебе мешать… То-то папа удивится… Уж не знаю, обрадуется ли, но точно удивится, наверное.

Ксюша ушла, а она кликнула номер Стаса, стала ждать ответа. И удивилась тому отчаянному волнению, которое вдруг ощутила. Будто в свою прошлую жизнь оглянулась, туда, где была беззаботна и счастлива. В безвозвратную жизнь…

— Лера? — Услышала она удивленный голос Стаса. — Это ведь ты, Лера?

— Да, я…

— Что случилось? Что-нибудь с Ксюшей, да? Она приехала к тебе? Что с ней?

— Да все в порядке, не волнуйся. Дома она. Просто я поговорить с тобой хочу, Стас…

— О чем? У тебя точно ничего не случилось?

— Да нет, нет… Мне просто сказать тебе надо… Не знаю почему, но мне очень это надо сказать… В общем, я не права была тогда. Надо было тебя простить, а я не смогла. Даже выслушать тебя не хотела. Я жалею об этом, Стас… Просто хочу, чтобы ты знал об этом, вот и все, собственно…

— Лера, Лера… Что же ты… Я ведь так любил тебя, очень любил. И я обидел тебя, да… И с трудом все это пережил… Может, мне хуже было, чем тебе, гораздо хуже. Я больше года почти не жил, терял сам себя. Все ждал — может, ты позвонишь… Караулил тебя возле дома и офиса, прятался. Подойти боялся. Знал, что ты все равно видеть меня не захочешь.

— Да, я тогда была словно каменная, Стас. Непробиваемая. А теперь…

— А теперь что с тобой случилось, Лер?

— Теперь я тоже там оказалась, на твоем месте. Я тоже перешла красную линию, Стас… И многое поняла. Поняла, что нельзя бросать камень в того, кто просит прощения. Потому что потом точно такой же камень в тебя прилетит…

Она замолчала, глотая тяжелое слезное волнение, и Стас тоже молчал. Потом проговорил осторожно:

— Я сейчас ничего толком не понял, конечно, но… Понял только, что тебе очень плохо. Но я уже ничего в своей жизни не могу изменить, Лер…

— Да, я знаю. И я рада, что у тебя все хорошо, Стас. Правда, рада. И поздравляю тебя с рождением сына, от души поздравляю!

— Спасибо. А я тебе благодарен за то, что ты Ксюшу против меня не настраивала, что разрешила мне с ней общаться.

— Ну, как же я могла… Она ведь твоя дочь. Она очень любит тебя.

— И тебя тоже любит… У нас выросла прекрасная девочка, умная, рассудительная. И ты не грусти, Лер. Поверь, все образуется со временем. Ты же сильная, я знаю. Ты очень сильная. Все у тебя будет хорошо, Лер… Прости, я больше не могу говорить… Сын проснулся…

Она услышала, как фоном в трубке звучит плач ребенка, и проговорила торопливо:

— Да, да, конечно, я понимаю…

— Да, Лер, прости! Марина душ принимает, я один с малышом… Прости, не могу больше говорить! Прости!

Она опустила руку с телефоном на колени, долго смотрела в погасший экран.