Мать и мачеха - Григорий Свирский

Но какое дело летчикам до бумаг! Знать, что я еврей -- знали, но достоинство и летное мастерство определялись не "пятым пунктом..."

Довоенный опыт не давал для национальных трений никаких оснований.

Я окончил до войны аэроклуб. Им руководил старейший летчик Михаил Наумович Кацлер. Его вся Москва знала, все москвичи из его гнезда вылетели.

Как только начались бои с немцами, аэроклуб стал военной школой, и выпускники отправились на фронт, торопливо переоборудовав свои фанерные бипланы "У-2" под бомбовозы.

"У-2" -- машина благословенная. Делает все фигуры высшего пилотажа, но никогда, в отличие от других самолетов, не входит в плоский штопор, из которого нет выхода.

Золотая машина! Я бомбил под Москвой на "У-2" немцев, забрасывал радистов к ним в тыл, вывозил раненых партизан. Чудеса творила эта машина, которую можно было почти что остановить в воздухе, она просто зависала над целью.

На ней я и грохнулся на лес. Зенитный осколок попал мне в живот, пришлось около полугода проваляться в госпитале, а затем в команде выздоравливающих, в колхозе, где меня научили пахать, косить, запрягать лошадь, делать всю деревенскую работу.

Затем отправили меня в летную школу в Сарапуле. Переучиваться на истребителях. Вывезли меня на "УТИ-4" (учебно-тренировочный истребитель), а затем вручили направление в 316-й полк, где полгода летал на английских "Спитфайерах". Сопровождал американские "Б-2" ("Летающие крепости"). Затем нам пригнали "ИЛ-2", на которых мы работали без воздушных стрелков. То ли стрелков недоставало, то ли, скорее, оттого, что с воздуха нам ничего не угрожало. Выдохлось грозное "Люфтваффе"...

Наш аэродром был в Овруче. Американцы стояли рядом. Не увидел в них ничего отвратительного, хоть и настораживали нас политработники: мол, враги, только и думают, как нас уничтожить. Вранье все! Здоровые, красивые ребята. Веселые, добрые. Любили женщин. Одаряли их по-царски.

Мы тоже были хорошо одеты, но у американцев были сказочные меховушки на коже. Часы на руках, на планшетах, на унтах, чудеса в решете.

Мы тоже не знали, что такое котелок и ложка. Кормили на убой. Но у экипажей "крепостей" были с собой такие деликатесы, о существовании которых мы и не подозревали. В коробках был у них с собой также пенициллин, которого еще не знали в наших госпиталях, и они им, на моих глазах, охотно поделились с нашим штабником, схватившем гонорею. Не насмехались, не расспрашивали, сказали просто: "Снимай штаны!" И командир "крепости" без лишних слов взялся за шприц...

Второе ранение недолго задержало меня в тылу, а вот третье...

Вернемся в тот памятный мне день 28 апреля 1945 года, когда достала меня над Берлином трассирующая пуля.

Штурм "вражеского логова", как именовали Берлин советские газеты, начался задолго до дней атаки. Маршал Жуков сменил на посту нашего командующего, маршала Рокоссовского, ушедшего на 2-й Белорусский, и сразу были введены строгости, о которых во время войны мы стали забывать.

Первая жертва нововведений -- женщины, подруги наших командиров. У одних они были ППЖ (походно-полевыми женами, в солдатском просторечии), у других -- верными друзьями на всю жизнь. Была прелестная девушка и у нашего полковника Воронина, умница, скрасившая ему тяготы фронтового бытия.

Маршал Рокоссовский, благородный красавец, сам любил женщин и своим полковникам не мешал, зная, что аскетизм Политуправление проповедует лишь среди солдат и младших офицеров. Пришел маршал Жуков, и через десять минут не осталось в боевых частях ни одной женщины, возведенной молвой в ранг ППЖ.

Надо сказать, что женщины-подруги нашим командирам воевать не мешали. С ними вместе они прошли от Сталинграда до реки Шпрее. Была ли "жуковская высылка" целесообразной? Или это просто жесткость командира сталинской выучки? Жесткость, доходившая до бессмысленной жестокости? Оставим пока что этот вопрос без ответа.

Я считался после войны инвалидом 2-й группы. Дали мне этот чин пожизненно, без постоянного переосвидетельствования, которое мучило инвалидов. Назначили пенсию в 60 рублей, а затем вызвали в Моссовет и добавили, за особые заслуги и три ранения на войне, еще пять рублей.

Теперь я назывался персональным пенсионером... 65 рублей и бесплатный протез, о котором и вспоминать не хочется.

Жил я с женой и сыном в 4-метровой комнатушке. В бывшей ванной комнате. В квартире восемь семей. 27 человек. Ординарная московская "коммуналка".

Затем отвоевал себе еще 4 квадратных метра. Кладовку. Все соседи были согласны, кроме одной, которая затаскала меня по судам. Спас городской судья, который принял соломоново решение: выселить Данцига! Пункт первый. Выселить после того, как он получит жилье. Пункт второй...

В восьми метрах мы уж гостей принимали. Чувствовали себя, как во дворце. У каждого своя кровать, а в стене окно.

Естественно, ходил я к своему депутату Алле Тарасовой, народной артистке, просил помочь с жилплощадью. Отшила меня царственная Алла Тарасова, сказала, что некоторые в Москве еще хуже живут.

Я снова и снова писал в Моссовет. Вряд ли помогло мне хоть что-то, но, на мое счастье, умер вождь и учитель, усатый таракан наш, и Моссовет вдруг вспомнил, что Министерство госбезопасности и другие подобные ведомства давненько не выделяли москвичам полагающиеся по закону 10% квартир. Вспомнили и тут же отобрали у МГБ несколько домов.

А я тут как тут. Персональный, от Моссовета. Расщедрились. Дали двухкомнатную квартиру. Думаете, нашей семье? Увы, двум инвалидам войны и их семьям. В одной комнате жил я, инвалид 2-й группы. В другой -- инвалид 1-й группы, без обеих ног и с дыркой в голове. Придя с улицы, сосед опускал свои культи в ванну, и вода становилась красной...

Жили, между тем, хорошо. Душа в душу.

Но это было позднее. А пока что я отправился с резолюцией начальства в отдел распределения жилой площади, который, собственно, и выдавал квартиры.

Встретил меня холеный сытый человек лет 35, по фамилии Чиликин. Я запомнил и эту фамилию на всю жизнь.

-- Ну, что вам? -- недовольно протянул он, когда я приблизился к его столу. Сесть не пригласил, хотя видел, как ковыляю на протезе. -- Вот вам ордер, -- наконец произнес он. -- Пойдите, посмотрите...

Я взглянул на ордер и глазам своим не верю. Комнату дают где-то за Окружной дорогой.

-- Извините, товарищ Чиликин, -- говорю. -- Я без ноги, и в распоряжении сказано, чтобы мне предоставили площадь неподалеку от метро.

Тот подымает на меня глаза. В них насмешка.

-- Может, вы еще на улицу Горького захотите, -- сказал.

-- Можно и на Горького, -- отвечаю, стараясь не раздражаться. -- Я не вор и не диверсант, чтоб меня улица Горького не признавала... Я с недавних пор майор. В отставке.

-- Ты слышишь, Вася? -- говорит он человеку, сидевшему поодаль. -- Ему еще и на улицу Горького... с его носом.

Реактивных снарядов или бомбы у меня под рукой уже не было. Была в руке палка. Врезал я ему изо всех сил... Такого со мной, признаться, не бывало. Ни раньше, ни позднее. Довели... Счастье, что он рукой загородился. А то бы по голове попал.

Ну, он вскочил. Визг. Угрозы. "В тюрьме тебе место!" -- кричит. К телефону тянется.

-- Сядь, гад! -- говорю. -- Тебе дали команду дать жилье у метро?! Через два дня приду, понял?!

Через два дня меня ждал, на столе его секретарши, готовый ордер. Комната у метро Аэропорт.

В те дни, пожалуй, до меня дошло окончательно, кто я, бывший летчик-штурмовик, инвалид войны, для этой аппаратной мафии, которая у власти по сей день.

Это была моя четвертая и последняя рана. Может быть, самая болезненная...

Яков ВАГЕНГЕЙМ

КТО ПОДЖЕГ БИКФОРДОВ ШНУР?

1. ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА С ПОБЕДИТЕЛЯМИ

Нет, я не хотел участвовать в этом проекте, тревожить израненную память, больное сердце. Достаточно и того, что сказали другие... Но вот пришли вести о пожарах и убийствах в Закавказье, в Узбекистане, в Алма-Ате. Моя родная Латвия, как и остальная Прибалтика, открыто выразила свою непреклонную волю выйти из Советского Союза, куда она попала по сговору Сталина и Гитлера. Нашлась и карта "передела мира", подписанная Сталиным...

Советские газеты заполнены типично русскими вопросами: "Кто виноват?" и "Что делать?" Все "Ох!" и "Ах!"...

Почему-то никто не поставит вопроса прямо: кто поджег бикфордов шнур, вызвавший пожары и взрывы вдоль советских границ? Когда и как началась расистская вакханалия, под лозунговую трескотню о дружбе народов? Страна выживет лишь тогда, когда поджигателей назовут поименно. И накажут, а не отправят тихо на почетную пенсию...

У меня сложилось твердое представление о том, кто, где, когда заложил динамит под многонациональный Советский Союз и зажег шнур...

Я никому не хочу навязывать своего мнения. Я буду рассказывать о своей жизни, размышлять о ней и прошу читателя думать вместе со мной. Прав ли я? Если не прав, то в чем?

...Конец войны застал меня в бункере, в котором мы с братом и еще восемь человек прятались от эсэс и латвийских добровольцев, охотившихся на евреев. Вбежал Жан Липке, рослый белокурый латыш, и закричал, что на улицах Риги советские солдаты, но чтоб никто не выходил... Через несколько часов он принес новые костюмы, добытые им неизвестно где; люди сбросили с себя тряпье, а мы с братом -- чужую немецкую униформу, благодаря которой нам удалось бежать из концлагеря.