Хозяйка города - Мария Чурсина

Она странно вела себя, будто забыла, как двигаются люди. Касалась губ и мочек ушей, и рассматривала свои пальцы. Сжала кулаки, разжала и вздрогнула, будто увидела что-то страшное. Опять сжала — напряглись бесцветные сосуды. Сабрина кусала губы, чтобы не выдать страха за неё.

— Прости, — произнесла наконец Надя. — Мне нельзя в мир людей. Я перепугаю всех вас. Так долго в теле сущности я никогда не была. Я забыла, как вы говорите и как… это слово… Я не могу вспомнить, как живут люди.

— Но ты ведь говоришь со мной.

Надя быстро обернулась, и на её лицо на секунду вернулось прежнее человеческое выражение. Как будто блики света легли чуть иначе.

— Разговаривать с тобой — другое дело.

— Но ты вернёшься, да? Рано или поздно тебе придётся вернуться в мир людей.

Она не ответила. Сабрина взяла Надю за руку, чтобы снова ощутить её реальность.

— Если ничего больше нельзя сделать, нужно бежать из города. Пока ещё есть пути для отступления. Многие убежали.

Надино лицо сделалось каменным. В глазах отразились красные блики костра.

— Это мой город. Я никуда отсюда не побегу.

Они замолчали. Бился о бетонные перекрытия дождь. Автобусы замерли шагах в пяти от костра, там, куда доходил бледный свет. Остановившимся взглядом Надя смотрела в несуществующий огонь.

Её голова безвольно склонилась к плечу, и руки замерли, как у оставленной шарнирной куклы — чуть не касаясь колен. Издали её поза могла показаться расслабленной — человеческой. Но вблизи было видно, как она старается быть живой — и не помнит, как это делается. Проступали грубые швы, стягивающие ту и эту реальности.

— Они чуют живых. Пойдём, я провожу тебя домой, — сказала Надя, поднимаясь.

Сабрина тоже встала. Её куртка окончательно промокла, ветер продирал до костей. Живому не выдержать такой ночи.

Перед Надей автобусы нехотя расступились. Сабрина шла за ней, заставляя себя не оборачиваться. Тишина вокруг перешёптывалась тысячей неразборчивых голосов. Когда дождь остался за спиной, и впереди возникло мутное пятно фонаря, Сабрина не выдержала.

— Антонио сказал передать тебе кое-что. Помнишь, ты спрашивала о стеклянном куполе и зале, которая под землёй? Он сказал, такое место есть. Но оно на правом берегу Совы, в старом городе. Туда, куда ведут трамвайные рельсы. Поговори с ним, ладно?

— Хорошо, — устало согласилась Надя. — Спасибо. Я скоро приду. Предупреди Антонио, чтобы не закрывал на ночь окна. Я приду, только завершу здесь одно дело.

Они шли через пустырь, потом тянулись подворотни. Старые дворы, воняющие протухшим мусором, перетекали друг в друга. Надя вела её другим путем — не тем, которым ходил автобус. Вероятно, тем, о котором не знают люди.

Сабрина вспоминала обрывки старых разговоров, от которых отмахивалась тогда. Вещи, которые иногда рассказывала Надя, казались сумасшедшими, ненастоящими. Люди не хотят верить в такое.

«Первое. Нужно встать спиной к лестнице вниз и пройти шесть ступенек, перешагнуть через седьмую. Второе — пять раз сказать «поиграй со мной». Третье — если оно захочет поиграть…»

— Мы почти вышли. Иди к свету, а там увидишь знакомые улицы. Я дальше не могу, — сказала Надя, замирая в тени осыпающейся арки. На пределе видимости горел фонарь. Сабрина с сожалением выпустила её руку, холодную, как камни набережной.

Может быть, в следующий раз она будет отворачиваться спиной к лестнице и идти, считая ступени. Если Надя захочет поиграть… Может быть, к следующему разу она потеряет всё человеческое, и даже память.

— Не бойся, — выдохнула Надя ей вслед облачком холода, как будто прочитала мысли Сабрины.

— Приходи, — шепнула она. — Я оставлю открытой форточку.

Пустырь у старого кирпичного завода располагался слишком далеко, чтобы до него дотянулся свет города. Ржавые остовы механизмов лежали в высокой траве, как скелеты динозавров.

— Я ищу учительницу биологии. Вы знаете её. — Надя сидела, поджав под себя ноги, на прогнувшейся крыше машины. Ночной ветер остро пах травой.

Пёс притаился тут же — из травы торчали только дрожащие остроконечные уши. Когда Надя говорила, они поворачивались к ней, как только она замолкала — в сторону города. Оттуда привычно гудели машины.

— Мы знаем, — сказал мальчик-Смертёныш. Его тёмная тень скорчилась на бетонных плитах, поросших мхом, напротив Нади — на другом краю поляны. Детский голос задрожал в привычной тишине. Зажатая в руке пригоршня семечек таяла, падала в траву чёрная шелуха.

Он был худой до изнеможения — был бы человеком, давно бы умер. Старая, слишком большая куртка хлопала от ветра.

В третьей стороне поляны, в тени деревьев, стояла бледная женщина в длинном платье, подол которого был весь перемазан кладбищенской грязью. Она, как кукла, брошенная кукловодом, замерла, опустив голову и руки. Её окружало марево тихого унылого пения.

Она дёрнулась и посмотрела на Надю. Лицо — мраморная маска с выражением бесконечного горя.

— Зачем тебе учительница?

— Вы не хуже меня чувствуете, что происходит с городом.

Пёс нервно дёрнул полупрозрачными ушами.

— Просыпаются те, кто давно спал, — кивнул Смертёныш, выплюнув чёрную кожурку.

Надя обернулась в сторону города, туда, где в небе стояло жемчужное марево от подсветок и фонарей, и долго молчала, прислушивалась. Где бы ни был сейчас Скрипач, он вёл себя очень тихо. Он научился превосходно скрываться ото всех.

— Да. Тот, кто вырос под городом, копит силы. Я была там, и я видела. Он готовится к войне. А учительница — единственная способна остановить его.

— Хозяйка города, — тихо подтвердила женщина-Кладбище. Подол её платья волновался от несуществующего ветра. — Пусть она вернётся. Тогда мы пойдём в бой. Лишь бы было, за кем идти. Против нас всех он не выстоит. Потому что на нашей стороне будет хозяйка. Потому что город всё ещё принадлежит нам. Нам. Не ему. Пусть только она вернётся.

Они замолчали — четыре нечеловеческие сущности в темноте заброшенного завода.

Надя вздохнула, утыкаясь лицом в колено. В темноте перед глазами она мысленно рисовала план города и думала, где теперь искать Вету, если всё и так обыскано вдоль и поперёк. Если даже Скрипач не знает, где она, и всё они, как заведённые, повторяют только: «Она ушла».

Со стороны разбитой дороги послышался шум — шаг и долгое подволакивание, потом опять тяжёлый шаг, и снова — будто кто-то волочил по земле мешок, набитый сеном.

— Калека пришёл, — сказала женщина-Кладбище. — Он всегда опаздывает.

Он вышел из-за деревьев — лицо было замотано чёрной тканью, под которой угадывался провал, руки почти истлели. Он шёл медленно, замирая после каждого шага, повисая в позе старого огородного пугала. Надя боялась думать о том, как сильно сдал он за то время, пока её не было.