Гроза над Польшей - Андрей Максимушкин

– Не так уж и велики наши расходы, усиление произошло за счет частей из европейской части Союза, – заметила Евгения Викторовна. – Оборонный бюджет не изменился.

– Поговорили о политике, и стало ясно, что в Польше не так все сложно, как на мировой арене, – усмехнулся завлаб.

Он-то политикой интересовался, читал не только газеты, но и специальные аналитические статьи отечественных политологов. Почитывал и зарубежные издания. Маленькое хобби, отличавшее Сергея Павловича от остальных сотрудников института, зачастую вообще не знавших месторасположения ларьков «Союзпечати» и интересовавшихся международным положением, только если это относилось к разрабатываемой теме.

– Польша, бывшая Польша, а ныне генерал-губернаторство это один из элементов европейского раздела мировой политики, – констатировала Евгения Викторовна. – Заговорились мы, товарищи. Пора обедать, а после отдыха у меня по плану легкая гимнастика.

Возражений не последовало. Восстановление ментата после сеанса – дело святое, оно даже не обсуждается. График реабилитации каждый составляет себе сам, и только изредка приходится привлекать врачей. Бывали в институте такие случаи, когда заработавшегося человека насильно высылали в санаторий или военным самолетом забрасывали на Алтай. А что? Поездом долго, а тургруппа уже скомплектована и уходит на маршрут через два дня. Врачи же назначили человеку именно пеший переход по алтайскому предгорью.

Вечером Женя пришла домой отдохнувшей и посвежевшей. Глаза молодой женщины светились бесовским огнем. Домашняя работа спорилась. Дети умыты, накормлены и отправлены кто спать, а кто гулять. Вернувшийся из столярной мастерской Валера только головой покачал при виде легкой радостной улыбки на личике жены.

– Такое чувство, что ты на работе отдыхала, – рассмеялся он, когда перед ним поставили тарелку тушеной говядины с картошкой, а рядом, как по волшебству, появились горшочки со сметаной, соленьями, помидорной закуской.

Вечер они провели семейно, гуляли по парку, прошлись по тихим, застроенным финскими домиками улочкам на окраине города, спустились к морю. Вдыхая свежий воздух, подставляя лицо дующему с залива ласковому прохладному ветерку, Женя думала: какое это счастье жить в свободной стране, в небольшом приморском городке, дышать свежим воздухом и знать, что будущее принадлежит тебе.

Непривычно. Раньше такое считалось само собой разумеющимся. Раньше, до знакомства с материалами по колониальной политике Германии на своей восточной окраине. Просто удивительно ощущать разницу, глубочайшую пропасть между гражданином Советского Союза и гражданином второй категории Великого рейха. Первый не понимает, что такое быть ущемленным в правах, не иметь возможности дать своим детям образование, выехать за пределы своего региона, всегда и во всем уступать любому представителю высшей расы. А поляк уже забыл, что такое знать, что будущее есть, быть хозяином своей судьбы, глядеть на мир трезвым спокойным уверенным взглядом свободного человека.

Ночь супруги Петровы провели совсем как молодожены. Женечка пылала страстью и нежностью, ну а если молодая, красивая, умная женщина хочет, то… мужчина будет настоящим мужчиной.

Под утро Жене опять приснился страшный сон. На это раз ей привиделся Ленинград. Не привычный нарядный чопорный имперский город с одетыми в гранит набережными, широкими прямыми проспектами, затопленный потоками транспорта и затянутый в кольцо новостроек. Нет. Зима. Безлюдные улицы. Застывший посреди Лиговского разбитый трамвай. Заклеенные бумагой крест-накрест глазницы домов. Затянутые маскировочными сетями, закамуфлированные деревянными щитами дворцы. Вмерзший в лед на Неве эсминец с расчехленными, направленными в сторону моря орудиями.

Запомнились зенитки на перекрестках. Свернувшееся у парадного тело замерзшего человека в ватнике и бабьем платке. Сыплющийся с неба снег. Дребезжащая полуторка с сидящими в кузове бойцами в старой, тридцатых годов, форме. Люди измождены, черты лиц заострились, под глазами мешки, но глаза горят холодным неукротимым огнем.

Посреди сна вспомнилась импровизированная лекция Сергея Павловича. Истинные арийцы. Да, именно такие глаза – ледяное пламя серо-стального цвета, прожигающее насквозь альпийский гранит – и должны быть у тех самых арийцев из полубезумных пророчеств Гитлера. Но тогда почему эти люди в советской форме? И почему точно такие же глаза у матросов на палубе эсминца? Почему? Почему? Почему?

Очередь. Десятки людей выстроились перед дверями магазина. У дверей стоят двое, один в форме НКВД, второй в рабочем ватнике, с винтовкой в руках и красной повязкой на рукаве. Патруль, следят за порядком. Нет, не только – они охраняют хлеб!!! Ножом по сердцу режет жуткий безмолвный крик, тяжкий невыносимый стон умирающего от голода и холода, но не сдающегося города. Жуть! Это невозможно себе вообразить, такого просто не может быть, но это есть. Это есть. Не в нашем мире, но есть. И от этого никуда не деться.

Холодный рассудок ментата выносит вердикт: это все могло быть. Мозг даже во сне работает как часы. Анализ говорит, что сны – это прорыв из иного, не свершившегося мира. Из того варианта истории, который здесь счастливо избежали.

Страшная война. Немыслимое напряжение сил. Время высочайшего подвига, самоотверженности. Всплывает незнакомое выражение: «массовый героизм». Героизм, самопожертвование и крадущиеся следом подлость, трусость, мелкое предательство, глупость. Куда уж без глупости, она неизбывна, как этот мир.

Жизнь идет рука об руку со смертью. Героизм частенько есть результат чьего-то головотяпства. Головокружительная победа приводит к сокрушительному поражению. Простой расчет первой проекции говорит, что эта война должна была стоить Советскому Союзу больше двух десятков миллионов жизней, материальные потери не менее двух третьих стоимости основных фондов, бюджет целой пятилетки, сама страна отбрасывается на десять лет назад. Потерянное, сгоревшее в пламени войны десятилетие. Рвущиеся в небо, прущие вперед семимильными шагами, смеющиеся комсомольской молодостью тридцатые, годы, которым сам черт был не брат, для которых не было неразрешимых задач, обратились в пепел.

Евгения Викторовна открывает глаза. Мягкий сумрак. Рядом тихонько посапывает Валера. Тихая, мирная ночь. Ментат успокаивается. Железная воля усмиряет эмоции, консервирует чувства, загоняет их в пронумерованные ячейки памяти. Разум понимает, что все это только сон. Всего лишь пророческий сон, прорыв несбывшегося в наш солнечный, счастливый мир.

Евгения Викторовна скатывается с кровати и идет на кухню. После прошлого пророческого сна она вписала в свой список привычек обыкновение держать на холодильнике тетрадь и шариковую ручку. Специально на случай, если ночью придется работать. Сегодня тетрадь пригодилась. Записать сон в мельчайших подробностях, отдельно разложить эмоциональную составляющую, описать свои чувства, ощущения, оценить по десятибалльной шкале амплитуду эмоционального возбуждения. Теперь это не просто сон. Теперь это рабочий материал для будущего проекта.

Евгения Викторовна знала, что, завершив текущие проекты, она обязательно займется изучением случайно открытого феномена. Ментат тем и отличается от обычного человека, что он сам находит себе дело. Ментат терпеть не может тайн и необъяснимых явлений.

Глава 23

Если с Котловым ксендз Кароль беседовал долго, то капитан Ост в костеле не задержался. Виктор Котлов только успел с чувством, смаком насладиться трубкой и перекинуться парой незначащих фраз со Збыхом, как на паперти нарисовался Юрген Ост. Капитан поправил фуражку, запахнул плотнее куртку и скатился с крыльца.

– Что Лолусь нам обещает? – спросил Збых.

– Пошли к машине. Потом расскажу, – капитан резко махнул рукой.

– А почему его так называют? – поинтересовался Виктор Николаевич.

– Это его мама так именовала в детстве, – пояснил Збых. – Сказывают, частенько говорила: «Вот увидите, мой Лолусь станет большим человеком».

– Большим человеком он не стал, – ответствовал моряк, имея в виду большие чины, – а великим будет.

– Уже есть, или ты не понял? Он настоящий святой. Ему молятся, и он помогает.

Сташко сидел в машине, при виде товарищей он механически кивнул и вдавил кнопку стартера. Настроение у всех было… Нет, не подавленное, наоборот, какое-то мечтательно-задумчивое. Казалось, что повстанцы приблизились к чему-то большому, светлому, многообещающему, а прикоснуться, взять в руки остереглись.

– Обратно возвращаться не будем, – промолвил капитан Ост. – Старую дорогу на Магев помнишь?

– Як же?! Прошлым летом ходили, – кивнул молодой водитель.

– Давай. Перед селом уходишь направо и полями до леса. Там разберемся.

– А как быть с теми, кто остался у Вилька и на соседних хуторах? – поинтересовался Виктор Котлов.