Насвистывая в темноте - Лесли Каген

— И быльем поросло, — добавила я, хотя это только часть правды. Я простила ее. И мистера Дэйва тоже. Но мне оставалось сделать самое последнее дело, прежде чем все, что было, окончательно порастет быльем.

— Я вспомнила кое-что. У меня есть для тебя маленький ранний подарок на день рождения. — Мама порылась в кармане юбки и вытащила оттуда папины «Таймекс». — Он хотел бы, чтобы эти часы стали твоими.

Она опустила их в мою подставленную ладонь. Часы показались меньше, чем прежде.

— Давай, надень, — сказала мама. — Я подогнала браслет. Они будут расти вместе с тобой.

Я просунула запястье в эластичное серебро браслета, поднесла часы к уху и вспомнила, как их тиканье всегда вселяло в меня чувство безопасности, стоило прижаться щекой к папиной руке.

И тут мистер Дэйв вернулся с тарелками для нас. Сел по другую сторону от меня и сказал:

— Вот черт, провалиться мне на месте. Кажется, я забыл дома часы. Кто-нибудь знает, сколько сейчас времени?

Я подняла руку, чтобы он мог посмотреть. «Они устали, но по-прежнему тикают», — подумалось мне.

И тогда мы просто устроились поудобнее, и ели, и глядели, как все остальные танцуют до упаду. Видели бы вы, как отплясывают Этель с Рэем Баком. Вот это зрелище! Лучше даже, чем Фред Астер и Джинджер Роджерс, если спросите мое мнение. Этель ненадолго выкатила миссис Галецки в инвалидном кресле, и пусть все сплетничали, прикрываясь руками, про то, как мистер Гэри сбежал с падре Джимом и как они оба попадут в ад, но я-то видела, что это не заботит миссис Галецки, или, может, это новое лекарство заставило ее так часто улыбаться.

Тем вечером Тру сделала серьезную заявку на свою карьеру самой толстой дамы в мире, да и я тоже, до того мы обе налопались. Спагетти с фрикадельками от Наны Фацио, и солонина от миссис О’Хара (которая как раз собиралась стать миссис Офицер Риордан), и «трущобное лакомство» от миссис Бюшам. Нелл даже приготовила мамину особую запеканку из макарон с тунцом и картофельными чипсами (все равно немножко подгорело, но гораздо меньше, чем в прошлый раз). Конечно, Этель испекла песочные кексы по рецепту штата Миссисипи. И миссис Голдман принесла в соломенной корзинке несколько чудесных помидоров из своего сада. Миссис Кенфилд пришла одна и с пустыми руками.

Пока все танцевали под «Прогулку», у меня раззуделись растущие ноги, и я решила немного размять их. Стало уже совсем темно, и сверчки затянули свои песенки, и я поняла, что хочу услышать скрип-скрип-скрип кресла-качалки. Я скучала по этим звукам, хотя мне всегда становилось от них одиноко. И встала перед домом Кенфилдов, и слушала, как вдалеке Тру смеется в такт «Собачьему вальсу», и Нана Фацио кричит что-то по-итальянски, и все дружно хлопают под музыку. А потом посмотрела на крыльцо и увидела большую тень в кресле. Я подумала: что это на меня нашло? Повернулась, чтобы вернуться на вечеринку, но мистер Кенфилд позвал из темноты:

— Поди сюда, Салли.

Я поднялась по ступеням, и всего на секунду мне подумалось, что надо сбежать, но потом он похлопал по широкому сиденью кресла, так что мне вроде как пришлось сесть, потому что я не хотела показаться неучтивой, но мое сердечко, оно принялось колотиться о ребра с такой силой, будто его там закрыли в грозу. Я побаивалась мистера Кенфилда. И не могла припомнить, чтобы он когда-нибудь прежде заговаривал со мной. Он, наверное, собирался хорошенько отчитать меня за то, что мы с Тру то и дело таскали всякое из его магазина, или, может, он даже отзовет мистера Дэйва с вечеринки — сказать ему, что мне самое место в исправительной школе.

Я сидела рядом с ним и смотрела на его руки. Ногти настолько погрызены, что напоминают полумесяцы.

— Почему вы не пошли на праздник квартала, мистер Кенфилд?

Он выбросил сигарету в кусты.

— Не праздничное настроение.

— Из-за Дотти?

В тусклом свете лампочки над крыльцом я видела, как его лицо сделалось почти безумным. Похоже было, сейчас мистер Кенфилд заорет на меня диким голосом, но затем оно разгладилось.

— Знаете, — сказала я, кладя свою ладонь поверх его, потому что та казалась такой забытой и нуждалась в капельке лосьона «Йерген». — Моя мама всегда говорит: лучше всего простить и забыть. Что было, то прошло и быльем поросло.

Он угрюмо ответил:

— Ты дочь своей матери, сомнений нет. Яблоки от яблони недалеко упали.

Мистер Кенфилд сунул руку глубоко в карман брюк и что-то оттуда вытащил. Фотография Дотти. Сразу видно, он часто смотрит на нее, потому что снимок был совсем пожеванный и серый, как и он сам. Дотти сидела на этом самом кресле, закинув руки за голову, и улыбалась во все зубы.

— Ты знаешь, кто это? — ткнул мистер Кенфилд в карточку.

Я подняла голову, чтобы вглядеться в его лицо. Нахмуренные брови, глаза в тени.

— Да.

— Знаешь, что она сделала?

— Да.

То же, что и моя мама. Влюбилась и родила ребенка кому-то, кому не должна.

— Это смертный грех. Некоторые вещи нельзя простить и забыть.

— Вот и ошибаетесь, мистер Кенфилд. Вам надо позволить Дотти и ее малышу вернуться домой, потому что я вижу, как вы по ним скучаете. Не думаю, что Бог станет возражать.

Он прикрыл лицо обеими руками, чтобы я не увидела, но звук я узнала. Миссис Голдман ошиблась. Вовсе не миссис Кенфилд приходила каждую ночь поплакать в комнате Дотти. Это плакал ее папа.

Тогда я встала и ушла. Потому что этот звук, этот шедший из самого сердца плач, он был мне знаком. И еще я знала: ни от каких слов мистеру Кенфилду не станет легче. Ничто в мире так не терзает душу, как слезы по тем, кого нет рядом.

— Проверка… проверка. Раз… Раз-два… — сказала Барб в микрофон. — Пожалуйста, внимание. Настал тот час, который вы все так ждали. Проверка… Раз… Раз…

Микрофон издал жуткий вой. Барб рассмеялась, когда мы все позатыкали уши. Она стояла на сцене рядом с Джонни Фацио, и каждому было ясно как божий день, что Джонни не прочь за ней приударить.

Барб объявила:

— Настало время открыть имя девочки, которая станет в этом году Королевой Площадки. — Она повернулась к Джонни и очень серьезно попросила: — Можно услышать барабанную дробь? — И, развернувшись назад к толпе, вскинула над головой великолепную, усыпанную блестками корону, такую прекрасную, что никакими словами не описать.

Тру схватила мою ладонь и сжала. Я знала, что Королевой буду я. Должна стать. Но как только Барб сказала: «В этом году Королевой Площадки объявляется…» — и посмотрела в мою сторону… я посмотрела на Венди Бюшам. Та держала Арти за руку и так беззаботно улыбалась. Одетая в розовое праздничное платье с кружевным воротничком, на щеках румяна, на губах что-то блескучее.

И уже во второй раз за вечер я сама не поняла, что на меня нашло, но я вспрыгнула прямо на сцену, выхватила микрофон из руки Барб и прокричала в него:

— Королевой Площадки объявляется… Венди Бюшам!

Потом я задумалась, почему так сделала, и решила, это все из-за того пластикового колечка из коробки «Крекер Джек», который Венди всегда носила на своем обручальном пальце. Венди больше, чем мне, нужно было стать Королевой. Я знала, что моя жизнь будет продолжаться, и что я выйду замуж, и заведу детей, и, может, когда-нибудь моим мужем станет фермер. А вот Венди… Ну уж по крайней мере у нее навсегда сохранится эта красивая корона в блестках.

Когда Арти вывел ее на сцену, Венди обняла меня одним из своих крепких объятий, а потом принялась раздавать всем присутствующим воздушные поцелуи а-ля Дайна Шор. Как и подобает Королеве. А Королем Барб объявила Микки Харригана, и Венди тоже обняла его по-королевски, и он перенес это вполне стойко. А потом все принялись сходить с ума, кричали и свистели, но это еще и потому, что они (многие, во всяком случае) были здорово навеселе, а я давно заметила: это, как правило, поднимает людям настроение.

Все мы нашли себе партнера, когда Джонни Фацио запел последнюю песню вечера, называвшуюся «Вся эта Amore», что, как сказала мне Нана Фацио, по-итальянски означет «любовь», и это совершенно точно был правильный выбор: любовный танец пошел на ура. Даже у нас с Генри Питерсоном, который в первый раз чмокнул меня в губы, когда мы прекратили танцевать вальс на четыре шага. Его губы отдавали черной лакрицей, которая в жизни мне не нравилась, но все остальное очень даже ничего.

Видя всех нас такими, я подумала, как бы обрадовался такой вечеринке мой буйный папа. Так жалко, что его нет. Если бы он все-таки был здесь, я точно знаю, он показал бы мне два больших пальца. И когда бы я попыталась извиниться за то, что наговорила в утро аварии… он просто прижал бы меня к себе загорелыми волосатыми ручищами и сказал бы, что знает, я не имела этого в виду, когда сказала, что ненавижу его, и что совершенно точно я не имела в виду, будто и впрямь хочу себе другого папу. И как он гордится мною, потому что я все сделала именно так, как он и просил. Сдержала обещание. Ухаживала за огородом.