Полет в неизвестность - Сергей Дмитриевич Трифонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава 30
На утреннюю перевязку Баур явился самостоятельно, без помощи санитаров. Перед этим он минут десять ходил по коридору госпиталя, приноравливаясь к костылям. Культя болела, но было терпимо, и Баур понял, что начинается новый этап в его жизни, этап привыкания к статусу инвалида. Нужны ежедневные тренировки, следовало восстанавливать организм, давать ему постоянные и все возрастающие нагрузки.
Медсестра в перевязочной по секрету сообщила о готовившемся переезде госпиталя из Позена, или, как его теперь называли русские и поляки, Познани, в Россию. Куда, она не знала. Зато, как и ожидал Баур, знал Миш.
— Доброе утро, господин группенфюрер, — произнес Миш что-то не очень веселым голосом и даже съязвил, кивнув на костыли. — Вижу, осваиваете новую технику?
Баур не ответил. Он, возвращаясь с перевязки, узнал, что в Германию отправляют, освободив из плена, группу тяжелораненых и прооперированных немецких солдат, лежавших прямо в коридоре госпиталя. С одним из них он успел поговорить и спросил, сможет ли тот взять на себя ответственность доставить в Германию письма к родным. Солдат согласился, и Баур, не обращая внимание на Миша, повернулся к нему спиной и быстро писал на блокнотных листах письма матери и жене Марии. Как ни пытался Миш заглянуть через плечо Баура и выведать, что так увлеченно пишет шеф, у него ничего не вышло. А когда денщик отправился на кухню за завтраком, Баур проворно поскакал на костылях в крыло госпиталя, где лежали солдаты. Раненый, подорвавшийся на мине фельдфебель — водитель командира пехотного полка, чудом оказался баварцем. Его, как и многих других, отправляли поездом в Лейпциг, откуда родня обязалась забрать его домой.
— Не беспокойтесь, господин генерал, доставим в лучшем виде. Письма в бинты спрячу, русские не докопаются.
И ведь доставил же! Уже будучи в Москве, Баур почувствовал, что письма дошли…
— Переводят нас, господин группенфюрер, — невесело сообщил Миш, собирая тарелки и ложки после завтрака, — и лагерь, и лагерный госпиталь.
— И куда же, позвольте узнать?
— Говорят, вас куда-то под Москву, в какой-то генеральский лагерь, а нас, солдат, неведомо куда.
Баур поглядел на денщика без сожаления, за четыре месяца сытой жизни в госпитале тот стал похож на баварского лавочника, торгующего ветчиной и сосисками.
— И когда же планируется переезд?
Миш в вопросах Баура поджидал очередной подвох и не торопился с ответом.
— Миш, вы что, оглохли?
— Никак нет, господин группенфюрер, просто задумался.
…А задуматься Мишу было о чем. Вчера вечером капитан НКВД Игнатенко, прихлебывая из фарфоровой чайной чашки коньяк, читал очередное донесение агента Мокрого в присутствии этого самого Мокрого, тот есть Миша, стоявшего перед капитаном по стойке смирно.
— Миш, ты что, подлец, издеваешься надо мной?!
Агент Мокрый и в самом деле вспотел от страха. Он страшно боялся, ведь капитан, выпивший лишку, любил распускать руки.
— Ты что же, гад, морда твоя фашистская, всякую хрень тут пишешь?! На кой мне знать, какая температура была у твоего Баура, какие он тебе стихи читал, какую рыбу он любит ловить на баварских озерах?! Где информация, где фамилии, с кем он встречался?! Дурак ты долбаный! Мы три битых месяца цацкаемся с вами! А что в итоге?!
Капитан плеснул себе в чашку еще коньяку и закурил. Мишу показалось, капитанский гнев затухает, и он слегка расслабился, встал вольно. Игнатенко это заметил.
— А ну встать смирно, сволочь недобитая! Ишь чего захотел, урод, досрочного освобождения из плена?! За какие такие заслуги, скажите мне?! Хрена тебе, а не освобождения! Будешь с Бауром до тех пор, пока мы не увидим нужную нам информацию! А нет, так сгниешь в лагерях! Пошел вон!..
— Слышал, господин группенфюрер, — наконец ответил Миш, — к концу недели грузиться будем, дня через два, выходит.
— А о чем задумались, Миш? Что, не отпускают вашего брата домой?
— Не отпускают. Боюсь, разлучат нас, господин группенфюрер, отправят меня в лагерь для рядовых.
Баур ухмыльнулся. Он совсем не доверял Мишу, все говорило в пользу его измены: и удивительная осведомленность, и свобода перемещения, и отъевшаяся, холеная рожа. Но Миш ему был нужен, без посторонней помощи Бауру пока было трудно. Понимал он и то, что офицеры НКВД тоже нуждались в Мише, надеясь выпытать у Баура какие-то фантастические проекты спасения фюрера, планы его тайной доставки в недоступные районы мира, выявить тайные связи высшего руководства СС в деле некой новой международной авантюры. «Ну что же, — думал Баур, — пусть выявляют, главное, чтобы Миша оставили, а там как бог на душу положит». Баур оказался прав, Миш был нужен всем.
Ближе к вечеру в палату нагрянул майор НКВД Тюшкин, как всегда излучавший спокойствие и профессионально поставленную доброжелательность.
— Ну, генерал, ничего нового не вспомнили? Нет? А жаль. Вот ведь какое дело, генерал, думается, три месяца вы следствие за нос водили, скрывали истинное течение событий и существенные обстоятельства, влиявшие на бегство Гитлера из Берлина. Вот, полюбуйтесь.
Майор протянул Бауру тот самый номер газеты «Правда» от 10 июня с отчетом о пресс-конференции маршала Жукова и заместителя наркома иностранных дел СССР Вышинского, где Жуков, отвечая на вопрос американского журналиста, заявил о возможности бегства Гитлера в самый последний момент из Берлина. Вместе с газетой майор передал Бауру перевод на немецкий язык. Баур прочитал уже знакомый текст и вернул его майору со словами:
— Я знаком с текстом, мне ваши коллеги еще в июле эту газету показывали. Ничего не могу добавить, кроме ранее мною уже сказанного, господин майор. Весьма сожалею. Кто-то сознательно вводит в заблуждение спецслужбы и руководство СССР. Зачем, не знаю. Но поверьте, Гитлер мертв.
— Знаете, Баур, лично мне вы симпатичны, но, к сожалению, не могу ручаться за моих коллег из Наркомата госбезопасности, с коими вы наверняка познакомитесь, если мы с вами не договоримся.
— Угрозы я тоже слышал. Мне ли, старому солдату и летчику, повидавшему на своем веку столько смертей и самому неоднократно бывшему с этой черной дамой под ручку, бояться угроз? Ну, замучают меня, ну, умру я днем раньше или позже. Гитлер от этого живее все равно не станет.
— Генерал, вы же умный человек, ведь все прекрасно понимаете, кому-то очень
