Океан. Выпуск тринадцатый - Борис Лавренев

Я убрал папку в ящик стола, надел свежую рубашку и вышел на палубу. Форштевень буксира вспарывал морскую гладь, поднимал перед собой пенящиеся буруны, которые с громким шуршанием проносились вдоль бортов, сливаясь за кормой в длинный пенистый след. Медленно уходил назад гористый берег с поселочками в небольших долинах, с пестрыми полосками пляжей и белым многоэтажьем корпусов санаториев, домов отдыха, пионерских лагерей. Почти в зените полыхало июльское солнце. Было жарко и душно.

Из открытого иллюминатора радиорубки доносилась пискливая тарабарщина морзянки. На палубе перед надстройкой собрались почти все свободные от вахты, они негромко переговаривались. Где-то в коридоре загрохотал боцманский бас:

— Я тебя такого на палубу не пущу! Штаны отутюжил, а на лице парада нет!.. Успеешь. Иди брейся…

Я достал из кармана очки и стараюсь рассмотреть очертания берега, который далеко впереди становится расплывчатым от знойного марева.

— Сережины створы уже близко. Я их вижу, — послышался мягкий, чуть дрогнувший голос поварихи Лены.

Я оглянулся. Она стояла рядом. Тоненькая, стройная, в коротком белом платье, похожая на невесту. Она бережно прижимала к груди букет алых роз. Лена подошла к фальшборту и замерла, чуть наклонив голову и касаясь губами лепестков роз. Наверняка Лена вспоминала в эти минуты ту штормовую ночь и Сергея… Как вспоминали и все мы…

Три года назад появился у нас в машинной команде новый кочегар. Впрочем, сначала он появился у меня в каюте. Переступил порог и озорно заулыбался, щуря глаза. Спрашиваю этого белокурого крепыша:

— Что вы хотели?

Он протягивает мне бумажку. Читаю: «Рускин Сергей Сергеевич. Направляется кочегаром…»

— Ясно, — говорю. — А кто это вас за дверью рассмешить успел?

Его глаза еще больше прищурились, из уголков морщинки разбежались. Губы подрагивают. Того и гляди, сейчас от смеха прыснет.

— Извините, — говорит, — но у вас вид… Чуб торчит, точно гребешок у петуха, а нос графитом измазан.

Я перед приходом Сергея с графитовым порошком возился. Предложил ему стул, сам — к зеркалу. Глянул на себя и в душе чертыхнулся. Угораздило же меня предстать перед этим парнем клоуном. А он тоже хорош… Никакой субординации.

Привел себя в порядок. Начал знакомиться с кочегаром. Во время нашей беседы украдкой рассматриваю своего нового подчиненного. Фигура не крупная, и плечи не косая сажень, однако скроен добротно, плотно. Руки жилистые. Под рубашкой мускулы играют, лицо привлекательное, а губы пухлые, розовые, как у красной девицы. Рассказал Рускин, что месяц назад уволился из Военно-Морского Флота и вернулся в свой родной город Керчь. Спросил его, почему не остался работать на берегу. Отвечает с лукавинкой:

— Слышал я, что у вас часто ветерочек дует, и частенько крепкий. Не люблю, когда вокруг меня тишь да гладь.

Позже я узнал, что не за ветерком Сергей в Новороссийск приехал. Не дождалась его со службы любимая девушка. Все ее письма к Сергею были полны слов о любви, о верности, о счастье. А за два месяца до увольнения он получил от нее очередное письмо. Короткое. Последнее, в котором она сухо сообщала, что вышла замуж. Просила не упрекать и строго не судить.

Прошло совсем немного времени, и весь наш комсомольско-молодежный экипаж полюбил Сергея. Всегда веселый, подвижный, остроумный, он решительно не терпел, когда вокруг него царила тишина. Сергей был заводилой всего веселого, шумного, а вечерами в кубрике или на палубе он любил петь под гитару песни о море и мужестве моряков, о дальних морских походах, о девушке, оставшейся на берегу. Хорошо он пел, с душою. Только чувствовалось, что в нем все еще не затихала боль от неудачной первой любви.

Честность и добросовестность Сергея были безупречны. Помню такой случай. Около четырех часов ночи, готовясь к смене вахты, Рускин решил обжать сальник на насосе. Подналег на гаечный ключ и… сорвалась резьба на шпильке. То ли он переусердствовал, то ли металл поизносился — трудно сказать. Шпилька оказалась короткой, вторую гайку не накинешь. А пар вовсю свищет. Заступила новая вахта, а Сергей все у насоса колдует. Нарезал новую шпильку, поставил ее, обжал сальник и только после этого ушел отдыхать.

Пришел наш буксир как-то в Керчь. Рускин пригласил меня к себе домой в гости. Пришли. Познакомился с его сестрой Любой и матерью Полиной Карповной. Сестра на Сергея похожа. Белокурая, стройная, красивая. Ей тогда девятнадцать лет было. Фотографию этой девушки я видел в кубрике. Висела она на переборке у изголовья Сережиной койки.

Пока брат и сестра на стол накрывали, мы с Полиной Карповной разговорились. Рассказала она мне о своем муже, у которого через восемь лет после войны шевельнулся осколок под сердцем, и осталась Полина Карповна одна с двумя малыми детьми. Поведала она и о той девушке.

Женщина несколько раз прерывала свой рассказ, тяжко вздыхала. Под конец нашего разговора положила ладонь на мою руку и попросила:

— Вы уж там, на корабле, присмотрите за моим Сережкой. Без отца рос, и от матери нынче далеко. А что, если ему снова встретится такая?

Только зря беспокоилась Полина Карповна. Не заводил Сергей знакомств с девчатами. Все отшучивался: «Без воды и хлеба прожить нельзя, а без любви — можно».

Наступила осень. Осень прошлого года. Зачастили непогоды. Случилось так, что из трех морских буксиров в строю остался только наш, а план грузоперевозок никто не корректировал. Вот и пришлось нашему экипажу работать за троих, делать рейс за рейсом.

В конце октября мы пришли в Туапсе за нефтеналивным лихтером. Этот рейс был из разряда срочных. В Новороссийске простаивал огромный танкер, который не мог сняться в рейс без трех с половиной тысяч тонн моторного топлива, как раз погруженных на тот лихтер. А время-то какое — конец месяца! У всех на уме только одно слово: «План! План! План!»

Погода стояла премерзкая. Ветер от зюйд-веста поднял на море крупную зыбь. По низкому небу ползли мрачные рваные тучи, хлестал холодный колючий дождь.

Вышли мы с лихтером в открытое море и легли курсом на Новороссийск. С каждым часом погода становилась все хуже и хуже. Груженый лихтер шел на буксире плохо: все время рыскал из стороны в сторону. Скорость хода упала до четырех узлов. Усилилась бортовая качка. В ноль часов радист принял штормовое предупреждение. К этому времени мы прошли более половины пути. Теперь ближайшим портом, где можно было найти убежище, был Новороссийск.

В два часа ночи прогноз синоптиков оправдался. За тридцать шесть лет работы на флоте мне всякое пришлось испытать, но такого шторма и по сей день не припомню. Волны швыряли буксир, точно игрушечный кораблик, бросали его с борта на борт. Судно дрожало и стонало под их ударами.