Последняя остановка Освенцим. Реальная история о силе духа и о том, что помогает выжить, когда надежды совсем нет - Эдди де Винд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Оружие им подогнали ребята из польского Сопротивления, дравшиеся с немцами вблизи Варшавы, а евреи ухитрились превратить свое гетто во что-то вроде крепости и засели на его узких улочках, в старинных домах с толстыми стенами. Даже просто пробиться внутрь гетто, сквозь устроенные евреями заслоны, стоило войскам СС чрезвычайных усилий и колоссальных потерь. Но даже после того, как они наконец пробились внутрь и им показалось, что они «оккупировали», взяли в свои руки эту часть города, вдруг выяснилось, что евреи сидят повсюду: на чердаках и в подвалах, в подземных туннелях и в погребах, а таких укрытий в средневековом городе было более чем достаточно. Проходы в погреба были замаскированы, и если для того, чтобы выйти оттуда, еврею надо было только чуть сдвинуть в сторону шкафчик под умывальником или раздвинуть в шкафу плечики с платьями, то немцам отыскать эти укрытия не удавалось. А евреи по ночам бесшумно покидали свои дневные убежища и устраивали на улицах кровавую баню незваным гостям – эсэсовским оккупантам. И оккупанты никак не могли справиться с подземными укрытиями евреев. Пока не придумали наконец простой выход из положения: они повзрывали все дома и оставили на месте гетто груды развалин.
– Всего несколько тысяч смогли спастись, среди них была и я, – рассказывала Бревда. – И мы, все без исключения, попали прямо в лапы эсэсовцев.
Это восстание в Варшавском гетто служило прекрасным примером народной войны. Впрочем, она была проиграна прежде, чем началась: всего полмиллиона плохо вооруженных евреев, конечно, не могли выиграть войну против Гитлера. Несколько сотен тысяч остались там, похороненные под развалинами. Но им удалось унести с собой в могилу больше двадцати тысяч эсэсовцев.
Глава 24
Когда ребенок начинает плакать, мать пробуждается от глубокого сна. В этом случае действует особый психологический механизм: хотя во сне чувственный контакт с внешним миром обрывается, в некоторых случаях разум остается начеку, тем более если человек чего-то ожидает. И именно потому, что арестанты находились в постоянном напряжении, все мгновенно вскочили с постелей, когда в три часа ночи раздались удары гонга. Через несколько секунд лагерь превратился во встревоженный муравейник.
Ханс быстро оделся. Когда он вышел на улицу, то увидел, что толпа мужчин, покинувших свои бараки, течет по направлению к Аппельплац. Значит, все-таки эвакуация. На улице было очень холодно, мелкий снежок заметал землю. Но никто, казалось, не мерз. Всех невероятно возбудило ощущение приближающегося конца. И что бы ни случилось с лагерем Освенцим, их это уже совершенно не волновало.
В Двадцать третьем и Двадцать четвертом бараках все еще было темно. Ханс вернулся в госпиталь и поднялся наверх, к Зеппу, чтобы спросить его, что он должен теперь делать.
– Ничего, – пожал плечами Зепп. – Для больных пока не дано никакой инструкции. Кроме всего прочего, у нас нет для них одежды. Так что я не могу позволить им никуда идти.
Очевидно, Зепп был прав, и Ханс распорядился, чтобы все больные оставались на своих местах. Тем не менее почти все выбрались из постелей и в нетерпении бродили по лагерю в поисках друзей, с которыми им, возможно, скоро придется расстаться.
Прошло полчаса после гонга, и началась перекличка. Ситуация выглядела чрезвычайно глупо, потому что число явившихся на нее не совпадало со вчерашним, но что они могли поделать? Перекличка наконец завершилась, и арестантам пора было разбиваться на команды, как они делали каждое утро.
В пять часов утра первые команды отправились на работу. Это были дорожные рабочие и команды по добыче речного песка. Те, кто работал на фабриках и на заготовке еды, пока оставались в лагере.
В то время как команды еще двигались к воротам лагеря, начали распространяться слухи, которые, как обычно, были очевидным отражением того, чего хотелось людям:
– Половину увозят на грузовиках, другая половина остается в лагере и просто продолжает свою обычную работу. Машины уезжают, а мы остаемся дожидаться, пока не придут русские.
Длинной вереницей в лагерь въезжали крестьянские телеги. Они были нагружены хлебом и консервами с кухонных складов и следовали за машинами, которые выезжали из лагеря. Между тем включился свет в Двадцать третьем бараке. Ханс обошел его с тыльной стороны. Никто больше не следил за тем, не подошел ли кто-нибудь к ограде, сплетенной из колючей проволоки. Но как привлечь к себе внимание? Он насвистывал одну за другой множество различных песенок. Потом вспомнил бельгийский гимн La Brabançonne [128]. И это сработало. Единственная в бараке бельгийка раскрыла свое окошко. И да, она готова была позвать Фридель.
– Фридель, оставайся на месте! Никуда не уходи как можно дольше.
– Дорогой мой, нет, это слишком опасно.
– Послушай меня.
Но, сколько Ханс ни упрашивал, уговорить ее остаться в лагере ему так и не удалось. А потом Фридель сказала, что срочно должна куда-то идти. Она была очень занята: разбирала одежду. Позже, когда совсем рассветет, решил Ханс, он еще раз попробует зайти в барак. Он шел назад, минуя длинные ряды отъезжающих. Они дрожали от холода, потому что простояли на морозе уже несколько часов полураздетыми. Их полотняные куртки и рубахи не могли служить достаточной защитой от холода. Некоторые, впрочем, ухитрились завернуться в одеяла. Но лишь малая часть арестантов решилась пойти на столь серьезное нарушение правил, хотя следовать им давно уже не имело никакого смысла: ведь заключенные находились в лагере, которого фактически уже не существовало.
В Девятнадцатом бараке выстроились фельдшеры. Зепп, оказывается, уже получил инструкции. Им было приказано явиться с ручными тележками на склад арестантской одежды. Там им выдадут одежду для больных.
К восьми часам сформированная для этой цели команда
