За нашу и вашу свободу: Повесть о Ярославе Домбровском - Лев Славин

— Паспорт у Пели есть. Но погоди, Володя, ты чего-то не договариваешь. Хорошо, мы поедем в Кронштадт. Смысл? Ведь надо вернуться и в Питер.

Озеров лукаво улыбнулся:

— А это, как говорят французы, ça depend.[10] В данном случае ça depend от того, на чем вы с Пелей поедете.

— Володька, не томи, выкладывай карты!

— Ну, ладно. Конечно, если вы поедете на нашенском, русском судне, вам придется вернуться. Но завтра из петербургской гавани отходит английский торговый пароход «Неман». Он остановится у Кронштадта. И, разумеется, от вас зависит спуститься ли на берег для отдания последних почестей усопшему наследнику или остаться в каюте и последовать дальше, ибо рейс «Немана»: Стокгольм — Лондон…

Полковник Иван Оттович фон Рихтер был во всем черном. Сверкающий цилиндр его был повит черным крепом. На левом рукаве отлично сшитого сюртука — черная траурная повязка. Супруга полковника также была в черном платье, поверх которого была накинута дорогая кружевная черная мантилья, с шляпки спускался черный креп. В таком виде они поднялись по трапу на палубу «Немана», чей флаг — британский «Юнион-Джек» — приспустили в знак траура. Лица полковника и его супруги сохраняли приличествующее случаю скорбное выражение. И другие люди, которые поднимались на борт «Немана», также все были в трауре. Разумеется, на палубе, заполненной великосветской публикой, не слышалось ни смеха, ни громких восклицаний. Разговоры велись вполголоса и главным образом на тему о том, какими высокими качествами обладал в бозе почивший наследник и как огорчена его преждевременной кончиной царская семья. Несколькими пристойными замечаниями принял участие в этих разговорах и полковник фон Рихтер, после чего удалился в отведенную ему каюту, объясняя это мигренью своей молодой супруги на нервной почве в связи с переживаемым печальным событием.

В Кронштадте все сошли на берег, за исключением нескольких иностранцев и полковника фон Рихтера с супругой. Некоторое время супружеская пара сидела неподвижно под открытым иллюминатором, тревожно прислушиваясь к звукам извне. Пароход загудел и двинулся. Ничего не было слышно, кроме мерного стука машины и плеска воды за бортом.

Они подняли головы, улыбнулись и бросились друг другу в объятия.

Ярек воскликнул:

— Спасены!

Пеля счастливо засмеялась и прижалась головой к его груди.

В первом же заграничном порту Ярослав вышел на минутку на берег, чтобы опустить в почтовый ящик два письма. Одно было адресовано в Москву редактору «Московских ведомостей» и «Русского вестника» Михаилу Никифоровичу Каткову. Другое — в Женеву Александру Ивановичу Герцену.

Текст обоих писем был одинаков. Подлинник предназначался Каткову, копия — Герцену. К копии было приложено личное обращение к Герцену, где Домбровский просил его опубликовать письмо к Каткову в «Колоколе», дабы оно таким образом сделалось широко известным в России.

Вот это письмо.

«Милостивый государь! В одном из номеров „Московских Ведомостей“ вы, извещая о моем побеге, выразили надежду, что я буду немедленно пойман, ибо не найду убежища в России. Такое незнание своего отечества в публицисте, признаюсь вам, поразило меня удивлением. Я тогда же хотел написать вам, что надежды ваши не основательны; но меня удержало желание фактически доказать все ничтожество правительства, которому вы удивляетесь, по крайней мере публично. Благодаря моему воспитанию я, хотя и иностранец, знаю Россию лучше вас. Я так мало опасался всевозможных ваших полиций: тайных, явных и литературных, что, отдавая полную справедливость вашим полицейским способностям, был, однако, долго вашим соседом и видел вас очень часто. Через неделю после моего побега я мог отправиться за границу, но мне нужно было остаться в России, и я остался. Потом обстоятельства заставили меня посетить несколько важнейших городов русских, и в путешествиях этих я не встретил нигде ни малейшего препятствия. Наконец, устроив все, что было нужно, я решил отправиться с женой моей за границу, но, хотя жена моя была в руках ваших сотрудников по части просвещения России, исполнение моего намерения не встретило никаких затруднений… Словом, в продолжение моего пребывания в России я жил так, как мне хотелось, и на деле доказывал русским патриотам, что в России при некоторой энергии можно сделать что угодно.

Только желание показать всем, как вообще не состоятелен ваш приговор, заставляет меня писать к человеку, старавшемуся разжечь международную вражду, опозорившему свое имя ликованием над разбоем и убийством и запятнавшему себя ложью и клеветою. Но, решившись раз на шаг, столь для меня неприятный, не могу не выразить здесь презрения, которое внушают всем честным людям жалкие усилия ваши и вам подобных к поддержанию невежества и насилия… Ярослав Домбровский».

Получив это письмо, Катков в гневе смял его и бросил в корзину. Но тут же достал, разгладил и послал полицеймейстеру с припиской:

«Не верю ему. Это все маскировка. Негодяй где-то здесь. Ищите его! Если же он действительно за границей, значит, у нас нет полиции. Я буду всеподданнейше жаловаться Государю!»

Получив письмо Домбровского, Герцен в восторге зааплодировал. Он позвал Огарева, всех домашних и прочел им письмо вслух.

— Какой блестящий человек этот Домбровский! — сказал он, закончив чтение. — И какая пощечина самодержавию!

Письмо Домбровского появилось в ближайшем номере «Колокола», и гул этой «пощечины самодержавию» прокатился по всей России.

Часть VIII

ДОМ № 52 ПО УЛИЦЕ ВАВЭН

Нет, лучше с бурей силы мерить,

Последний миг борьбе отдать,

Чем выбраться на тихий берег

И раны горестно считать.

Глава 26

Париж

Париж — это город, к которому не надо привыкать. Он принадлежит всем. Домбровские сразу почувствовали себя в нем хорошо. Этому немало способствовало наличие в Париже большой польской колонии. Здесь была не только старая польская эмиграция. Сюда перекочевали многие поляки после краха восстания. Какая радость была встретить Валерия Врублевского, чудом спасшегося от преследований царских жандармов и еще не до конца излечившегося от полученных в боях ранений.

Друзья помогли Домбровским найти квартирку. Это была небольшая мансарда в доме № 52 по улице Вавэн. Из скошенного окна открывался вид на парижские крыши.

Первые дни Ярослав и Пеля были словно опьянены ощущением личной свободы. Их волновал окружавший их великий город. Без устали ходили они по историческим местам Парижа, освященным революцией и литературой, — площадь Бастилии, Вандомская колонна, Лувр, Елисейские поля…