Хлеб Гиганта - Агата Кристи

Мало-помалу она втянулась в повседневную рутину. Поначалу у нее все обрывалось внутри при виде раненых. Первый обход, на котором она ассистировала, показался ей невероятно тяжелым. Те, кому нужна была помощь, «звали сестричку» так жалобно. Но вскоре она к этому привыкла. Кровь, раненые, их страдания — все это повторялось каждый день.

Больные любили Нелл. После обеда, когда работы было не так много, она писала письма под их диктовку, приносила книги поинтереснее из шкафа в конце коридора, слушала рассказы раненых об их семьях и возлюбленных. Так же, как и другие медсестры, она старалась защитить их от глупости и жестокости так называемых доброжелателей.

В дни посещений в госпиталь приходили патриотически настроенные пожилые дамы. Они присаживались у постели больных и изо всех сил старались взбодрить «наших храбрых солдат».

Но в основном это были разговоры типа:

— Думаю, вам поскорее хочется вернуться обратно на фронт?

— Да, мэм.

При этом дамы явно чувствовали себя ангелами, спустившимися на землю.

Время от времени в госпитале устраивались концерты. Некоторые удавалось хорошо подготовить, они проходили успешно. Другие... Их организовывала Филлис Дикон, работавшая в соседней с Нелл палате. Она просто объявляла;

— Каждый, кто считает, что умеет петь, но у кого не было шанса попробовать, может сделать это сегодня!

Еще приходили священники. Никогда раньше Нелл не доводилось видеть столько священников. Иные действительно приносили пользу. Они были добры, относились к раненым с пониманием и сочувствием, умели найти нужные слова и без надобности не говорили о религии. Но встречалось и множество других.

— Сестричка!

Нелл остановилась в проходе между кроватями, которые судорожно перестилала после замечания старшей сестры: «У вас кровати застелены неровно. Кровать номер семь топорщится, это бросается в глаза».

— Я слушаю.

— Сестричка, помыла бы ты меня сейчас!

Нелл удивилась необычной просьбе.

— Но ведь нет еще даже половины седьмого.

— Это из-за падре. Он должен прийти укреплять мою веру. Он уже вот-вот появится.

Нелл стало жаль солдата. Когда его преподобие каноник Эдгертон вошел в палату, он обнаружил своего новообращенного закрытым ширмой, возле которой стояли тазы с водой.

— Спасибо, сестричка, — прохрипел больной. — Ведь это не по-христиански — приставать со своими разговорами к человеку, который не может подняться и уйти.

Мыть, мыть... Все время приходилось кого-нибудь или что-нибудь мыть. Мыть больных, мыть полы в отделении, а если все было вымыто, то в любое время дня и ночи ждали горы макинтошей, которые надо было вычистить.

И вечный порядок.

— Сестра, ваши кровати! У номера девять спадает покрывало! Номер два сбил простыни! Что подумает доктор?

Доктор — доктор — доктор... Утром, днем и вечером — доктор! Доктор был Богом. Для младшей медсестры заговорить с доктором значило совершить святотатство и навлечь на себя гром и молнии со стороны старшей медсестры. Некоторые девушки наивно обижались. Многие из них были сами родом из Уилтсбери и лично знали врачей — знали их как обыкновенных людей. Они радостно здоровались с ними по утрам, но вскоре вспоминали, что ведут себя как выскочки, пытаясь «быть у всех на виду». Так, Мэри Карднер повела себя как выскочка, когда подала доктору ножницы, которые всегда держала при себе. Сестра потом долго объясняла ей, какое преступление она совершила, и закончила свою обвинительную речь словами:

— Вы, конечно, должны были отдать ножницы, но не так! Видя, что у вас есть то, что нужно доктору, вам следовало шепотом сказать мне: «Сестра, вам нужно вот это?» А я бы уже забрала ножницы и передала их сама Против этого никто бы не возражал.

От слова «доктор» можно было устать. Все, что говорила сестра, сопровождалось этим словом, даже когда она разговаривала с ним самим.

— Да, доктор.

— Сегодня утром — сто два, доктор.

— Не думаю, доктор.

— Простите, доктор? Я не совсем вас поняла.

— Сестра, передайте полотенце для доктора.

И нужно было стоять рядом и держать полотенце наготове, торжественно замерев. А когда доктор вытирал свои священные руки и бросал полотенце на пол, следовало тихонько подобрать его и незаметно унести.

Полить воду доктору на руки, подать доктору мыло и наконец получить команду:

— Сестра, откройте доктору дверь.

— Больше всего я боюсь, что потом мы не сможем отвыкнуть от этого, — возмущалась Филлис Дикон. — Я никогда больше не смогу относиться к врачам так, как прежде. Даже самому захудалому докторишке, который придет к нам обедать, я буду стараться услужить и кинусь открывать перед ним дверь. Я знаю, что так оно и будет!

В госпитале царила атмосфера товарищества. Классовые различия остались в прошлом. Дочь священника, дочь мясника, миссис Манфред, жена помощника драпировщика, и Филлис Дикон, дочь барона, — все они называли друг друга просто по фамилиям и одинаково интересовались «что будет на ужин и хватит ли на всех». Естественно, не обходилось без происшествий. Хохотушка Глэдис Поттс была поймана на том, что не раз пробиралась в столовую раньше других и успевала стащить лишний кусок хлеба с маслом, а то и лишнюю порцию риса

— Знаете, — говорила Филлис Дикон, — я теперь хорошо понимаю слуг. Мы привыкли говорить о том, что они думают только о еде, а теперь и с нами происходит то же самое. Только этим и живешь. Вчера вечером я чуть не заплакала, когда мне не хватило яичницы!

— Они не должны готовить яичницу, — возмутилась Мэри Карднер. — Яйца нужно варить, чтобы каждое было видно, а отличницы некоторые бессовестные всегда могут отхватить больше, чем положено, — и она многозначительно посмотрела на Глэдис Поттс, которая нервно засмеялась и удалилась из комнаты.

— Эта девушка — бездельница, — сказала Филлис Дикон. — Она вечно что-то придумывает, когда надо мыть больных. И подлизывается к сестрам. С Вестхевен, правда, это не проходит. Вестхевен справедливая. А вот малышке Карр она пудрила мозга до тех пор, пока не получила всю самую легкую работу.

Девушки не любили Поттс. Иногда они безуспешно пытались оставить ей самую неприятную работу, но Поттс была хитрее них. Только изобретательная Дикон могла с ней потягаться.

Некоторым врачам не чужда была зависть. Все они, естественно, хотели оперировать, искали интересные случаи, и их раздражало то, что раненых распределяли по отделениям.

Нелл потребовалось не так много времени, чтобы запомнить всех врачей и даже разобраться в их характерах. Доктор Ланг был высоким, сутулым мужчиной, небрежно одетым, с длинными нервными пальцами. Он считался лучшим хирургом в больнице, был остер на язык, безжалостен в суждениях, но умен. Сестры его обожали.

Доктор Уилбрахам имел большую практику в Уилтсбери. Большой и румяный, он был милейшим человеком, когда дела шли хорошо, но если что-то не ладилось, превращался в капризного ребенка. Когда он уставал, то становился очень груб, и Нелл его ненавидела.

Доктор Медоуз был спокойным расторопным терапевтом. Он не стремился делать операции и каждому случаю уделял равное внимание. Доктор Медоуз вежливо разговаривал с младшими медсестрами и не имел привычки бросать на пол полотенца.

Доктора Бари не считали хорошим врачом, но сам он был уверен, что знает все на свете. Он постоянно стремился испробовать самые новые методы лечения и никогда не наблюдал пациента более двух дней. Если кто-то из его больных умирал, говорили: «Вы так же удивлены, как доктор Бари?»

Молодого доктора Кина перевели с фронта по инвалидности. Вчерашний студент-медик, он был преисполнен сознанием собственной значимости. Однажды он снизошел до беседы с младшими медсестрами, объясняя им важность прошедшей операции. Нелл сказала сестре Вестхевен:

— А я и не знала, что оперировал доктор Кин. Я думала, это был доктор Ланг.

На что сестра Вестхевен сурово заметила;

— Доктор Кин только держал ногу.

Поначалу операции были для Нелл сущим адом. На первой, которую она посетила, пол закачался у нее под ногами, и одна из младших сестер вывела ее из операционной. После этого Нелл не смела взглянуть на старшую сестру, но та проявила неожиданную чуткость.

— Это все из-за духоты и из-за запаха эфира, — успокоила она Нелл. — В следующий раз сходите на несложную операцию. Постепенно вы привыкнете.

В следующий раз Нелл почувствовала дурноту, но не ушла; еще через раз ощутила лишь легкое недомогание, а впоследствии и это прошло.

Пару раз ее оставляли помогать операционной медсестре убирать кабинет после продолжительной операции. Помещение напоминало бойню, повсюду виднелась кровь. Операционной медсестре было всего восемнадцать, она казалась совсем еще девочкой, но такой решительной! Она призналась Нелл, что поначалу ненавидела все это.