Хлеб Гиганта - Агата Кристи

Все закончилось слишком быстро.

Кончился сон — настало пробужденье. Нелл вновь оказалась в госпитале. Ей показалось, что она и не уезжала. Она в отчаянии ждала почту — первое письмо от Вернона. Оно пришло — более страстное, более пылкое, чем обычно — как будто он забыл о цензуре. Нелл носила его на сердце, и несмываемые чернила отпечатались у нее на коже. Она написала ему об этом.

Жизнь шла свои чередом. Доктор Ланг уехал на фронт, его заменил пожилой врач с бородой, который приговаривал: «Благодарю, сестра, благодарю» каждый раз, когда ему подавали полотенце или белый халат. Время тянулось медленно, большинство коек пустовало, и это вынужденное бездействие утомляло Нелл больше, чем работа

Однажды, к ее великому удивлению и радости, приехал Себастиан. Он прибыл в увольнение и заглянул ее проведать, как и обещал Вернону.

— Так ты его видел?!

Себастиан ответил утвердительно: его взвод только что сменился со взводом Вернона

— И как он — в порядке?

— Да-да, в полном порядке.

То, кокон это сказал, встревожило Нелл. Пришлось поднажать на Себастиана, и он нахмурился, не зная, что ответить.

— Нелл, это трудно объяснить. Вернон — странный малый, всегда таким был. Он убегает от реальности.

Себастиан предупредил гневный возглас, готовый сорваться с ее губ.

— Я имею в виду совершенно не то, что ты подумала Не то, что он боится. Ему чертовски повезло, он вообще не знает, что такое страх. Я ему завидую. Но дело не в этом. Дело во всей этой кошмарной жизни. Грязь, кровь, мерзость, шум — и шум более всего! Шум, методично повторяющийся в одно и то же время. Даже меня это сводит с ума — что же должен чувствовать Вернон?

— Но что ты имел в виду, когда говорил, что он убегает от реальности?

— Да то, что он не видит того, что происходит. Он боится сильных переживаний, поэтому делает вид, что для них нет повода. Если б он только признал, как я, что война — это мерзость и грязь, все было бы в порядке. Но он словно повторяет ту историю с роялем — он не хочет взглянуть на происходящее прямо и честно. А нет ничего хуже, чем говорить «этого просто не существует», когда оно действительно существует] Но он всегда так. И сейчас он в прекрасном настроении — он всем доволен — а это противоестественно. Я боюсь за.. Да я и сам не знаю, чего боюсь! Но зато я точно знаю, что нет ничего хуже, чем обманывать себя. Вернон — музыкант, и нервы у него — как у любого музыканта. Самое худшее — то, что он сам себя не знает. И никогда не знал.

Нелл разволновалась.

— Себастиан, чем же это может обернуться?

— Возможно, вообще ничем. Я бы мечтал, чтобы Вернон получил легкое и наименее болезненное ранение и вернулся с фронта лечиться.

— Я бы тоже очень этого хотела

— Нелл, бедняжка. Как, должно быть, все это тяжело. Хорошо, что я не женат.

— А если бы ты был женат... — Нелл запнулась, но продолжила — Ты хотел бы, чтобы твоя жена работала в госпитале, или было бы лучше, чтоб она просто сидела дома?

— Рано или поздно все начнут работать. Я бы советовал сделать это как можно скорее.

— А Вернон против того, что я работаю.

— Это еще одна попытка бегства от действительности — плюс реакционный дух, который он унаследовал и никогда не изживет. Рано или поздно ему придется признать тот факт, что женщины могут работать, но в душе он никогда не смирится с этим.

Нелл вздохнула.

— Как меня все это тревожит!

— Знаю. А я еще добавил тебе повод для переживаний. Но я очень люблю Вернона, он — мой единственный друг. И я решил, что, если поделюсь с тобой, ты сможешь убедить его — как бы это сказать — открыться, дать себе волю — хотя бы с тобой. Но, возможно, с тобой он и так более откровенен?

Нелл помотала головой.

— Он только шутит, когда разговор заходит о войне.

Себастиан присвистнул.

— Ладно, при следующей встрече добейся от него хоть слова, растормоши его.

Внезапно Нелл резко спросила:

— Ты думаешь, с Джейн он был бы более откровенен?

— С Джейн? — Себастиан сильно смутился. — Не знаю. Возможно. Это зависит от многих вещей.

— Но ты ведь об этом подумал! Почему? Скажи мне, почему? Она более чуткая, да?

— О Боже, конечно, нет! Джейн нельзя назвать чуткой в прямом смысле этого слова. Скорее, она — провокатор. Она раздражает тебя — и правда выскакивает наружу. Она заставляет тебя показаться с той стороны, которую ты хотел бы спрятать. Никто лучше Джейн не умеет выбить из седла..

— Она имеет большое влияние на Вернона?

— Нет, я бы не сказал. А если даже я ошибаюсь, это уже не имеет значения. Две недели назад она отправилась добровольцем в Сербию.

— Вот как! — Нелл глубоко вздохнула и улыбнулась. Почему-то ей стало легче.

«Дорогая Нелл,

знаешь, ты снишься мне каждую ночь. Обычно ты нежна со мной, но иногда превращаешься в жестокое, холодное и далекое существо. Это ведь не может быть правдой? Только не сейчас. Любимая, сойдут ли когда-нибудь несмываемые чернила?

Нелл, сокровище мое, я не верю в то, что меня убьют, но если бы это случилось — какая разница? Нам было дано так много! Ты навсегда запомнила бы меня счастливым и влюбленным в тебя, правда, милая? Я бы продолжал любить тебя даже после смерти. Это — единственная частичка меня, которая никогда не умрет. Я люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя...»

Раньше он никогда так не писал. Она положила письмо туда же, что и предыдущее.

В тот день в госпитале она была рассеянна, все забывала. Пациенты это заметили и стали над ней подшучивать:

— Сестра грезит наяву, — поддразнивали они. Она смеялась в ответ.

Каким прекрасным, каким необыкновенно прекрасным было это ощущение — быть любимой. Сестра Вестхевен была не в настроении, Поттс ленилась больше обыкновенного, но какое это имело значение? Никакого.

Даже массивной сестре Дженкинс, пришедшей на ночное дежурство в мрачном, как всегда, настроении, не удалось заразить Нелл своим унынием.

— Надо же, — говорила сестра Дженкинс, надевая нарукавники и поправляя воротничок, сдавивший тройной подбородок, — третий номер жив? Удивительно. Я не думала, что он протянет еще день. Значит, умрет завтра, бедолага. (Сестра Дженкинс все время предсказывала, что пациент умрет завтра, и тот факт, что ее прогнозы не сбываются, почему-то не прибавлял ей оптимизма.) Не нравится мне, как выглядит восемнадцатый — последняя операция была совершенно бесполезна. У восьмого скоро наступит ухудшение, если я не ошибаюсь. Я сказала об этом доктору, но он меня не слушает. А что это вы, сестра, стоите здесь? — неожиданно грубо добавила она — Нет никакой необходимости задерживаться. Закончили — уходите.

Нелл приняла это милостивое разрешение удалиться. Она прекрасно знала, что, если бы не задержалась, сестра Дженкинс сказала бы:

— Что это она так торопится — не может задержаться даже на минуту сверх нормы?

Дорога домой занимала у нее двадцать минут. Ночь была звездной и ясной, Нелл с удовольствием шла пешком. Если б только Вернон мог идти рядом!

Она тихонько открыла дом своим ключом. Хозяйка всегда ложилась спать рано. В прихожей на подносе лежал оранжевый конверт.

Она все поняла..

Она сказала себе, что это неправда, что это не может быть правдой, что он всего лишь ранен — конечно, он всего лишь ранен... Но она уже знала, что это не так.

Ей вспомнилась фраза из письма, которое она получила сегодня утром:

«Нелл, сокровище мое, я не верю в то, что меня убьют, но если бы это случилось — какая разница? Нам было дано так много!»

Он никогда не писал так раньше... Значит, он знал заранее, он предчувствовал. Так бывает с тонко чувствующими людьми.

Она стояла замерев, сжимая в руке телеграмму. Вернон — ее возлюбленный, ее муж... Она стояла еще долго...

Наконец вскрыла конверт и прочла телеграмму, в которой говорилось, что, к великому прискорбию, лейтенант Вернон Дейер убит в бою.

Глава 3

Заупокойная служба по Вернону Дейеру проходила в старой церкви деревни Абботсфорд. Его отца в свое время отпевали там же. Двум последним Дейерам не суждено было лежать в фамильном склепе. Один остался в Южной Африке, другой — во Франции.

В памяти Нелл этот день оказался словно заслоненным монументальной фигурой миссис Левинн, затмевавшей собой все остальное. Сама Нелл вынуждена была кусать губы, чтобы не забиться в истерике от смеха — так нелепо было все происходящее, так не вязалось с Верноном.

Ее мать тоже присутствовала, элегантная и чужая; дядя Сидней был одет в черный костюм и с трудом удерживался от того, чтобы не звенеть монетками в кармане и сохранять траурное выражение лица. Мира Дейер, в густой вуали, безостановочно рыдала. Но царила над всем происходящим миссис Левинн. После службы она тоже пришла в гостиницу, очевидно, относя себя к членам семьи.