Время и комната - Бото Штраус

Элен. Что? Плоского? Дохлятина? Ну всё! Сейчас за все благие пожеланья ты у меня получишь по заслугам!

Хельма. Мужчины, я прошу вас, защитите! Она хоть с виду как доска, но жилистая, — я не справлюсь с нею.

Элен. Мужчины? Вот как? Ты зовешь мужчин? Да пусть они научатся сперва нас, женщин, завоевывать, за нас сражаться! Войны пусть ведут, пусть царства покоряют, чтоб нас познать! Вы разве не враги? Здесь и сейчас, вот из-за этой бабы — вы не враги? Так что ж вы не деретесь? Что же один другого не повергнет в прах, дабы хоть раз изведать, как женщину берут после победы? И как она тогда любить способна? О no, you can’t simply, you can’t! You talk it over and decide to agree[13]. В наш век миролюбивый вы с удобствами привыкли жить и в лени уютной разлагаться, обмякнув по рукам, ногам и членам! Тухлятина! Тухлятина и гниль!

Георг. Всё, женщина! Послушай! Теперь ты выйдешь вон. Я не хочу тебя здесь больше видеть. Еще хоть слово скажешь — и развод! Как гражданин и как мужчина я отнюдь не обязался весь свой век прожить с реакционной фанатичкой! Ты просто сумасшедшая!

Элен. О да, мой господин. Далековато я забрела дорогами любви. Сперва я по тебе с ума сходила — но это перекинулось само на остальное. Ни единым чувством тебя не покидала я ни разу. Теперь же сумасшествие свое за городскую стену осторожно я унесу в заполненном сосуде, вот в этом, чтоб не расплескать ни капли и вам нечаянно не причинить вреда.

Слева с галереи Оберон кричит: «Киприан! Киприан!». Затем левая половина сцены высвечивается. На пологой луговине, на белом, окровавленном полотнище лежит Титания — с задней частью коровьего туловища. Вокруг нее стоят Трое мальчиков и Девочка, Первенец с маленьким Учтивцем, а также Черный мальчик. Хельма, Георг и Вольф медленно приближаются к этой группе. Элен остается сидеть справа, под кустами, на выступе стены. Титания, беспомощно барахтаясь и поскальзываясь, ползет по простыне. Она пыхтит и бормочет что-то вроде: «Уведите же детей! Нельзя детям такое видеть!». Среди людей незаметно появляется Киприан.

Оберон. Ну, Киприан! Ты что же натворил? Вокруг все провоняло неудачей художника! Все вкривь и вкось пошло! Сам посмотри: кругом одни злосчастья! Цвет истинной любви пожух и почернел, а те, кто прежде друг друга видеть не могли, теперь друг к другу воспылали ложным чувством…

Киприан. Но разве сам ты днесь не утверждал, что у людей пропало вожделение друг к другу? Я тебя послушал и постарался что-то сотворить. Такое. В том же духе.

Оберон. Нет, Киприан! Ты что же натворил? Кто разрешил тебе секретнейшее средство опробовать на обычных смертных, на гражданах простых и распускать по свету, как чуму? Я наделил тебя чудесным даром во имя лишь одной святой задачи, а ты бесстыдно тайну разбазарил, ты дух природы обратил в товар, в разменную монету ширпотреба.

Киприан. Что ж мне теперь, зарыть таланты в землю? И вновь влачить безрадостный удел стареющего гения? Ты мог бы все это предусмотреть: вкусив успех однажды, кто ж от добра пойдет искать добра.

Оберон. Но это было тебе запрещено. Ты злоупотребил моим доверием. Ведь это вероломство!

Киприан. Какое вероломство! Все слова пустые. Я привык к морали относиться гибко.

Оберон. Оно и видно! Что не сеял — жнешь и все берешь, что плохо положили.

Киприан. Но я и кое-что свое добавил. Ты без меня немногого б добился.

Оберон. Будь проклят твой деляческий талант, предавший суть и смысл святого дела! Прочь амулеты, талисманы прочь, вы, люди добрые, швыряйте их в канавы, чтоб скверной моде положить конец! Ну, кто теперь все это исправить должен?

Киприан. Мой господин, но я хотел как лучше.

Оберон. Хотел как лучше — вышло как всегда. Седую древность трогать в человеке не можно без последствий. Похоть зверя не пробуждайте в людях, коль она уже обуздана и разумом, и платьем. Их разум повредится, а узда останется. Не поджигайте души, не ведая, что возгорится в них — любовь иль кое-что похуже, поблудливей.

Киприан. Мне-то что за дело до вековечной суеты людской! Не мной заведено — не мне менять. Я лишь могу немного будни людям приукрасить: и люди мне за это благодарны. Когда им нравится — я очень рад. Мой господин: у нас, внизу, всему владыкой — время. А я всего лишь у него приспешник.

Оберон. Титанию забросить в кровавый хаос мифа! Вместо нежной науки усмирения подвергнуть ее жестокой муке одичанья, ее, божественную, превратив в чудовище седых времен, к тому же тобой обезображенное мерзко! Она в крови, мычит, зовет быка!.. О, нет. Хотел в конце я видеть лица, разумные желанья, а не эти лишь похотью распертые мяса!

Киприан. Мой господин, я рад тебе служить, но у меня теперь еще хозяин. Я раб толпы и должен угождать малейшей прихоти.

Оберон. Все мысли об успехе! А тебе о шкуре собственной давно пора подумать. Свое благоволение с тебя я, Киприан, снимаю. Наш союз расторгнут. Ты отныне уволен, а творения твои волшебной силы лишены. Теперь я сам возьмусь за дело превращенья. Рискуя именем, божественным призваньем, спущусь я вниз, и там, в людской юдоли, меж горемык обычным горемыкой, в события печальные я встряну. Божественность свою, величье, славу я растворю в уделе человечьем — надеюсь, что ко благу. Если ж нет, с собой я поступлю, как с Киприаном: я сам себя уволю.

Оберон исчезает. Все медленно расходятся от пологого склона в разные стороны. Титания с мучительным трудом ползет дальше. На переднем плане Георг проходит мимо Элен.

Элен. Георг!

Георг. Да?

Элен. Может, нам все оставить по-старому?

Георг. Элен!

Элен. Ну хорошо, хорошо…

Затемнение.

Акт четвертый

Все та же луговина, на следующее утро. Вольф и Хельма в обнимку спят. Чуть далее в глубине сцены сидит Титания, в легком плаще, в модном платье. Невдалеке от нее муляж коровы и костюм богини. Она то и дело с недоумением поглядывает на эти обноски, встает, рассматривает их вблизи, снова садится.

Выше по склону спит Первенец, рядом с ним в свою прежнюю натуральную величину сидит, укрывшись за газетой, Учтивец. Справа появляется Оберон в сером дорожном костюме, он курит сигарету. Поклонившись персонажам в глубине сцены, он представляется: «Нефакт». Однако никто не обращает на него внимания. Он говорит слишком тихо. Он выбрасывает руку с сигаретой вперед, жестикулирует, как бы разговаривая сам с собой. «Слишком тихо, — бормочет он. — Еще не на полную громкость». Снова уходит. Позже выход его повторяется, но опять безуспешно. «Нет, бесполезно. Они меня не слышат. И не замечают даже». В промежутке на сцене показывается Киприан, тоже в костюме, снова исчезает. У него при себе сантиметр и ножницы, он измеряет и подправляет всё, что попадается ему на пути: от выпроставшейся из куста ветки до хлястика на брюках, который он отрезает. «Это мне не подходит», — говорит он об одежде. «Не подходит», — это о пропорции. «Ничего не подходит!» — гримаса недовольств. «Абсолютно ничего не подходит». Титания тем временем причесывается, подкрашивается, смотрится в зеркальце пудреницы, наводит красоту. Просыпаются Хельма и Вольф, в ужасе смотрят друг на друга и подскакивают как ошпаренные.

Вольф. Что? Что такое? Почему меня ты обнимаешь?

Хельма. Да это я проснулась и лежу в твоих объятьях.

Вольф. Случилось что-нибудь?

Хельма. Не знаю. Что могло случиться?

Вольф. Нет, такого со мною не случалось никогда. Даже по пьянке.

Хельма. Ну вот, быть может, случилось что-то, а я даже и не помню. Могло ведь что-то быть, а я в такой отключке… (Встает и подбирает свой жакет.)

Вольф. Что это там на шее у тебя?

Хельма. Ой! Ах, это. Да так. Вещица.

Вольф. Жуть какая.

Хельма. Как быстро все из моды выходит.

Вольф. Выброси сейчас же.

Хельма. Э-э, нет, она, между прочим, дорогая была.

Вольф. Сейчас же выкинь!

Хельма срывает с себя амулет и бросает в кусты. Вольф и Хельма уходят.

Первенец (просыпаясь подле Учтивца). Ну что, малыш, что ты там вычитал в газете, как старичок. Небось, не понимаешь ни слова, мой карапуз.

Учтивец. Они уже опять вывели новый овощ. Гибрид баклажана и помидора. Нет, эти ребята скоро всё друг с другом скрестят. Первенец (привставая и заглядывая поверх газеты). Учтивец? Ты?