Фарландер - Кол Бьюкенен

Слушавшие Оша согласно закивали. Все, за одним-единственным, как заметил Нико, исключением. Бараха, сидевший рядом с Эшем, выглядел необычайно встревоженным и явно желал получить слово.

— Мы охотимся на настоящее, а не выдуманное чудовище и должны выполнить данный обет, чего бы это нам ни стоило. Истинно говорю вам, если мы, рошуны, значим что-то в этом мире, то сейчас самое время доказать это. Вот так.

Ошо наклонил голову.

— Все.

— Плохое дело, — признался глава ордена на следующее утро, опускаясь на мягкий стул в своем кабинете на самом верху монастырской башни. Говорил он, как всегда, когда они были вдвоем, на своем родном хоншю.

Эш, сидевший у окна в другом конце комнаты, промолчал.

— В этой вендетте против нас будет вся Империя, — продолжал Ошо. — Я молюсь за то, чтобы она не стала последней.

— Мы и раньше сталкивались с могущественными противниками, — мягко напомнил Эш.

— Да, сталкивались. И проигрывали.

На щеке у Эша дрогнула жилка.

— Возможно, тогда у нас не было выбора, — ответил он — Как нет его и сейчас. Что еще нам остается, как не выполнить взятый на себя обет и действовать в соответствии с Ча?

Занятное это слово, Ча. Для описания его на обиходном языке потребовалось бы много других слов, таких как центр», «недвижность», «чистое сердце».

— Ча?.. — По губам Ошо скользнула едва заметная ироничная улыбка. — Моя Ча, мой друг, представляется мне вполне ясной, когда я отрезаю сыра, пью чи или пускаю газы под теплым одеялом. Но когда я сижу и размышляю о вещах, которые повлияют на будущее самого монастыря, и многочисленных опасностях, угрожающих нам всем, моя Ча преисполняется неуверенностью. И вот тогда меня одолевают сомнения, а не сбился ли я с пути.

— Чепуха, — отрезал Эш. — Еще вчера вечером ты объяснял нам, почему мы должны исполнить свой долг, независимо от последствий, любой ценой. Ты принял решение. Какой еще уверенности тебе не хватает?

Ошо вздохнул и заговорил негромко, задумчиво, словно беседуя с самим собой.

— Да, я объяснил и принял решение, но все это время я спрашивал себя, не приведет ли мое решение к еще одной резне или, по крайней мере, еще одному изгнанию.

Эш увел взгляд к окну. Сегодня его давила усталость — после возвращения в монастырь голова болела сильнее прежнего, и сон не приносил облегчения. Ничего другого, впрочем, он и не ожидал. Тело его и раньше уступало болезням и недомоганиям лишь после того, как он, исполнив вендетту, возвращался в безопасное убежище.

Живя в монастыре, Эш всегда держался уединенно. Теперь же он еще больше сторонился людей. В хорошие дни, когда позволяло самочувствие, он уходил за монастырские стены — упражнялся или подолгу бродил подолгу по горам, избегая случайных встреч как с собратьями по ордену, так и со своим юным учеником. Но большую часть времени Эш все же проводил в своей келье — спал, когда удавалось, читал стихи далекой родины или просто медитировал. Братьям по ордену ни к чему знать о его болезни.

— Я прошу не такой уверенности, — стоял на своем Ошо. — Мне ведь довелось быть не только рошуном. Я водил в бой армии, помнишь? Я провел флот через штормовой океан. Однажды, мой дорогой Эш, я зарезал вражеского военачальника в случайной схватке, длившейся всего три секунды. Нет, не уверенности в своих решениях мне недостает сейчас или недоставало раньше. Боюсь, я утратил Чан, а потому и решения мои слабы.

Еще одно любопытное слово, Чан. У него тоже много значений: страсть, вера, любовь, надежда, искусство, слепая храбрость. В общем смысле Чан означал внешнее, воплощенное в действие проявление Ча.

— Я просто устал от этого, вот и все. Слишком долго оставался рошуном. Солдатом, генералом, но не больше того. Жизнь превратилась в существование, едва ли достойное даже вздоха. В подходящий момент я передам бразды Барахе. Он изощреннее в политических играх, пусть даже Ча его не совсем чиста.

— Будь Бараха во главе ордена, он уже вел бы переговоры с маннианцами и обсуждал сумму отступного за жизнь священника.

— Если так, то, может быть, Бараха мудр не по годам. И если бы все закончилось сохранением ордена, разве кто-то сказал бы, что он не прав?

Эш почувствовал, как бросилась в лицо кровь, но снова промолчал.

— В отличие от меня ты не был рошуном там, на нашей старой родине, — продолжал Ошо. — Ты даже не знаешь толком, как там было. Наши клиенты просто носили на груди медальоны, так, чтобы все видели, и, когда кого-то из них убивали, мы сами искали убийцу. А это ведь дело нелегкое, уж можешь мне поверить. Иногда случалось так, что мы расправлялись не с тем человеком. Еще чаще вообще не находили настоящего преступника. Да ведь и сейчас, здесь, в Мидересе, где у нас есть печати и привезенные с Небесных островов деревья мали, не каждая наша вендетта заканчивается успехом.

— Но мы всегда пытались. Именно это мы обещаем нашим клиентам.

— Обещаем, да, — согласился Ошо. — Но там, на родине, наши обещания всегда были конкретными. Сомневаюсь, что мы решились бы подвергнуть риску весь орден, как происходит сейчас.

Эш покачал головой:

— Может быть. Но здесь положение другое, и мы тоже другие. Орден всегда держался в стороне от политики и никогда не стремился к собственной выгоде. Мы лишь предлагаем справедливость тем, кто в ней нуждается. Если мы не готовы брать на себя риск, тогда все данные нами обещания — пустые слова, и мы сами ровным счетом ничего не значим, и все, ради чего мы жили, есть лишь обман и мошенничество.

Ошо задумался, но, похоже, не найдя в словах собеседника ничего такого, чему можно было бы возразить, промолчал.

— Вспомни, что ты сам всегда говорил, когда я сомневался в том или ном решении? — продолжал Эш.

— Я много чего говорил. В том числе и немало ерунды.

— Да, но что ты повторял чаще всего?

— А-а, — проворчал Ошо. — Улыбнись и бросай кости.

— Достойная позиция.

Генерал ордена шумно — но не раздраженно, а скорее с облегчением — вздохнул и еще глубже ушел в кресло. Взгляд его, казалось, привлекло что-то на резном столике. Может быть, игра солнечных лучей. Сам столик был изготовлен из дикого тика, которым обшивались корабли, тридцать лет назад перенесшие их сюда от берегов далекой родины.

Наблюдая за стариком, которого он знал едва ли не всю жизнь, Эш заметил, что тот, сам того не замечая, почесывает левую ногу. Говорить он ничего не стал и лишь улыбнулся про себя.

Исчерпав аргументы и достигнув, похоже, некоего согласия, оба погрузились в приятное молчание того рода, что может продолжаться часами без необходимости поддерживать разговор. Внизу, под полом, что-то звякнуло — то ли оброненное кем-то учебное оружие, то ли кухонная утварь. Скорее второе, подумал Эш, учитывая близость полуденной трапезы. Через открытое окно в комнату проникали ласкающие обоняние запахи свежеиспеченного киша и тушеных овощей.