Эгоист - Джордж Мередит

— Она была одна? — спросил сэр Уилоби, уставившись на Флитча с трагическим изумлением во взоре.

— Итак, — вставила миссис Маунтстюарт, побуждая Флитча продолжать свой рассказ, — спасая даму, вы опрокинули экипаж.

— Спросите Бартлета, сударыня, нашего бывшего лесничего; он свидетель, мне пришлось въехать на обочину, и… коляска, разумеется, перевернулась. А ваза, она — бац об столб, как раз на двенадцатой миле, словно только и ждала случая! Потому что ведь никто другой не пострадал, а если бы ваза эта не ударилась, она бы не разлетелась на мелкие кусочки, мы с Бартлетом собирали их целых десять минут и собрали-то все — до мельчайшего осколка! И Бартлет сказал, да и я так думаю, сэр, что во всем этом чувствуется рука провидения — потому что в самом деле, сэр, все мы очутились там разом, словно так было кем-то задумано.

— После чего Гораций, благоразумно решив не доверять больше свои драгоценные члены этой неустойчивой колымаге, присоединился к дамам и совершал свой дальнейший путь пешком, — сказал сэр Уилоби, обращаясь к миссис Маунтстюарт.

— И все, слава богу, целы и невредимы, — заключила та.

Собеседники, не сговариваясь, взглянули на нос бедняги Флитча и многозначительно хмыкнули.

Миссис Маунтстюарт протянула несчастному полкроны, а сэр Уилоби, приказав лакею взять вещи из коляски и осторожно собрать осколки, велел Флитчу убираться как можно скорее.

— Вот вам и свадебный подарок полковника! — сказала миссис Маунтстюарт, уже сидя в карете. — Я навещу вас завтра.

— Милости просим, сударыня, — каждый день! Да, вы, пожалуй, угадали назначение бывшей вазы, — сказал сэр Уилоби и отвесил гостье прощальный поклон.

— Ну что ж, теперь вам будет легче поделить подарок, если вздумате расходиться! — крикнула миссис Маунтстюарт и сделала прощальный знак рукой. Стук колес удаляющегося экипажа не заглушил последнюю ее реплику. — Как хотите, а в этот фарфор наверняка вселилась какая-нибудь плутовка, — донеслось до ушей сэра Уилоби.

Беспечный и равнодушный свет отвешивает нам время от времени подобные оплеухи.

Бог с ней, с вазой. Горацию придется раскошелиться на другой свадебный подарок, вот и все — не дарить же осколки! Судя по ним, ваза была драгоценной, — ну, да сейчас не до этого. Но что означала одинокая прогулка Клары по проселочной дороге? И как сэра Уилоби Паттерна угораздило попасть в эту бесовскую западню, вверив свою честь такой особе, как Клара Мидлтон!

Глава восемнадцатая

Клара шла, оживленно смеясь и болтая с полковником де Креем; ее зонтик сверкал на солнце, а юный Кросджей вис у нее на руке. Преступница была ослепительно хороша! Грациозная, великолепно сложенная, с пышными волнистыми волосами, с яркими устами и белоснежной кожей, она, казалось, задалась целью заставить всякого, кто на нее взглянет, узнать в ней изящную фарфоровую плутовку. От одного ее вида, казалось, леса и долы должны были пуститься в пляс, а городские улицы и площади — потерять голову. Строгий критик, быть может, назвал бы ее черты неправильными, зато к сложению Клары он бы никак не мог придраться. Фигура и походка ее вызвали бы восхищение каждого. Платье сидело на ней с необыкновенной ловкостью, то облегая стан и подчеркивая формы, то виясь и волнуясь вокруг нее трепетными, как летний ветерок, складками. «Каллипсоподобно»{25}, как не преминул бы сказать доктор Мидлтон. Взгляните на серебристую березку на ветру: она то надуется, как парус, то рассыплется, то округлится шаром, то взовьется, как вымпел; мгновенье — и мы видим белую сверкающую полоску ствола, но нет, это нам показалось, этого не могло быть, как бы стремятся нас уверить хлопотливые волнистые складки, сквозь которые — все-таки! — нет-нет да просвечивает его изумительная белизна. Мисс Мидлтон обладала редким даром одеваться в соответствии с природой, ее окружающей, и с простертым над ней небом. В этот день платье ее необыкновенно гармонировало с одухотворенной прелестью лица, слишком прелестного, слишком выразительного, чтобы заслужить название «хорошенького», и, быть может, недостаточно строгого, чтобы называться «красивым». Модистка объяснила бы нам, что на ней была косынка белого муслина, накинутая на платье с темно-розовой отделкой, из этой же воздушной материи. В руке она держала зонтик из серебристого шелка, с зеленым бордюром; через другую ее руку — ту, которою завладел Кросджей, — была перекинута ветка вьющегося плюща, а в пальцах — зажат букетик первой майской зелени. Все эти оттенки — темно-розового, зеленого и светло-оливкового — проходили легкой зыбью по белым волнам ее платья, которое вздувалось и опадало, как яхта, перед тем как уберут паруса. Но нет, она не походила на гонимую ветром яхту — она напоминала скорее день, когда послушные юго-западному ветру облака в самом движении своем сохраняют невозмутимость; и, как в ясном небе, что высится над облаками и ветром, краски в ее лице плавно переходили одна в другую, а черты складывались то в смех, то в улыбку, то в безмятежную радость.

Сэр Уилоби не был поэтом, о чем неоднократно докладывал Кларе. В откровенности, с какой он высказывал свое отвращение к вздорной болтовне и пустословию виршекропателей, он превосходил большую часть своих соотечественников и, несмотря на свистопляску, которую нынче подняли вокруг этой братии, не пожелал малодушно хранить свое презрение про себя. Сэр Уилоби ненавидел поэтов открыто и открыто с ними боролся. Но там, где дело касалось женской красоты и очарования — этого извечного предмета поэзии, — сэр Уилоби был с поэтами заодно. На свою беду, он был до крайности впечатлителен, и, когда видел, что женщина, которая нравится ему, вызывает также восхищение других, его чувство разрасталось в безудержную страсть. Он сразу заметил, что де Крей очарован Кларой. Разумеется, иначе и быть не могло. Такой тонкий ценитель женской красоты, как Гораций, не мог не плениться Кларой. Удивительно было не это, а то, что Уилоби, когда мысленно сравнивал Клару и мисс Дейл, так небрежно, вскользь, останавливался на внешности своей невесты. С недавних пор эта сторона почти перестала для него существовать.

Ее поведение — особенно ее последний проступок, заключавшийся в том, что она дерзнула одна, без прислуги или какой-либо другой спутницы, выйти на проезжую дорогу, а главное — то, что ее там обнаружил его друг Гораций, — причинило ему такую сильную и непривычную боль, что он имел все основания чувствовать себя оскорбленным. И при этом — испытывать прилив страсти к той, что его так глубоко уязвила! Что может быть горше подобной участи? Досада, которую он, в силу своего характера, не мог в себе подавить, придавала его чувству горечь полыни. Страсть его ничуть не утихла и тогда, когда он решил покарать Клару изъявлением своего недовольства. Ее веселость казалась ему неуместной, как смех в церкви.

— Итак, вы целы и невредимы! — воскликнул он, обращаясь к ней и одновременно подавая руку своему другу Горацию.

— Дорогой мой дружище! — радушно приветствовал он его. — Вы тоже, как я слышал от Флитча, были на волосок от гибели?

— Что вы, Уилоби! Ничуть не бывало, — ответил полковник. — Всякий, кто сел в коляску, должен как-то из нее выбраться. Флитч — добрая душа! — помог мне и в том и в другом! Ну, а при этом слегка припорошил мне пылью пальто. Единственно, что было не совсем удачно во всей процедуре, это то, что мисс Мидлтон пришлось сделать поспешный прыжок в сторону.

— И вы сразу догадались, что это мисс Мидлтон?

— Флитч любезно нас познакомил. Только, следуя восточному обычаю, прежде чем представить меня моей владычице, он поверг меня к ее стопам.

Не задерживаясь взглядом на пасмурном лице своего друга, Гораций повернулся к Кларе и сказал:

— Мисс Мидлтон, я намерен весь остаток дней моих провести у ваших ног; согласитесь, не всякому выдается такой счастливый удел — занять это место с самой первой минуты знакомства.

— К счастью, вы, кажется, не ушиблись, полковник де Крей, — сказала Клара.

— Меня, должно быть, хранил гений любви. Я бы сослался на покровительство граций, если бы не представлял себе так явственно свою фигуру при падении. Бьюсь об заклад, дружище Уилоби, что вам в жизни не доводилось с такой стремительностью изъясняться в своих чувствах! Все это можно было бы представить как безудержный порыв влюбленного сердца, если бы поза была немного поизящней. Впрочем, мисс Мидлтон не смеялась, — во всяком случае, я в ее взгляде уловил одно лишь участие.

— Что же вы не известили нас о своем приезде? — спросил Уилоби.

— Да я и сам до последней минуты не мог толком решить, куда я еду — к вам или в Ирландию, и приехал к вам затем, чтобы не ехать туда; кстати, я прихватил с собой урну, чтобы принести ее в жертву богам злоключений, и жертва моя была принята.