Дитя во времени - Иэн Макьюэн

Дуглас опустился рядом с ней за столик, стоявший в нише у окна, с легким вздохом, выражавшим что-то вроде «ну вот, наконец… ». Они подняли стаканы с пивом и сказали: «Твое здоровье». Затем наступило молчание, в течение которого Клэр ритмично постукивала по полу носком ноги, а Дуглас приглаживал рукой мокрые, набриолиненные волосы. Он откашлялся и сказал ей, что в последний раз был в этом пабе меньше чем за неделю до того, как началась война. Потом было еще одно неловкое вступление, и наконец он начал. Это просто чудесно, что она беременна, сказал Дуглас, в том числе и потому, что теперь они знают наверняка, что в любую минуту могут завести семью. Мы уже завели семью, подумала Клэр, но ничего не сказала. Она сидела прямо, стараясь слушать не слишком внимательно. Если она продержится еще немного, все закончится – как только ей удастся вырвать у него виноватое обещание оплатить расходы и они договорятся о деталях. Другие пары, говорил между тем Дуглас, стараются месяцами, даже годами, иногда без всякого успеха. Это свидетельство их любви, подтверждение того, что они поступили правильно, раз они с такой легкостью могут завести ребенка. Теперь он будет любить ее еще больше, теперь он чувствует безграничную уверенность в ней и в их совместном будущем. Ей еще не приходилось слышать, чтобы он так много говорил за один раз. Дуглас взял ее руку в свою и пожал, она ободряюще вернула ему пожатие.

– Я думала про себя: «Мели быстрее, ты, дурень. Я хочу домой».

Затем он заговорил о трудностях их положения. Пока он не слышал никаких разговоров о том, что их переведут домой, а строительство квартир для женатых пар в Германии только-только началось. Его неловкость стала менее заметна, когда он ушел от выяснения личных отношений к более общим вопросам. Дуглас стал рассуждать о нехватке жилья в Англии, о международном положении, о берлинском воздушном мосте, о начале новой, холодной войны, об атомной бомбе.

Он давно допил пиво, Клэр лишь притронулась к своему стакану. Ее нетерпение нарастало, она решила, что пора сдвинуть дело с мертвой точки.

«Если ты хочешь сказать, чтобы я избавилась от ребенка, так давай… »

Дуглас, в ужасе всплеснув руками, перебил ее.

«Я не говорю этого, милая. Я совсем этого не хочу. Я лишь хочу сказать, что нам все следует взвесить, рассмотреть со всех сторон, спросить себя, самое ли подходящее сейчас время, и если это так… »

Клэр уже жалела, что вмешалась. Ее слова отпугнули Дугласа от главного, и теперь он снова заговорил о том, как он ее любит и как глубоки его чувства. Если они обсудят все сейчас, то впоследствии, к какому бы решению они ни пришли, это лишь укрепит их силы. Дуглас продолжал в том же духе, робко напирая на неопределенное «к какому бы решению мы ни пришли», медленно возвращаясь к своей прежней позиции.

Именно в эту минуту, пока он говорил, Клэр, пребывающая в прежнем состоянии, все так же расстроенная, оглядела паб и остановила взгляд на окне возле двери.

– Я увидела его так же ясно, как сейчас вижу тебя. Там, за окном, было лицо ребенка, оно вроде как парило над землей. И заглядывало внутрь. Выражение у него было умоляющее, и оно было белым, белым как аспирин. Оно смотрело прямо на меня. Когда я вспоминаю об этом много лет спустя, я думаю, это был, наверное, сын хозяина паба или кого-нибудь из фермеров. Но тогда, в ту минуту, я была убеждена, я просто знала, что смотрю на своего собственного ребенка. Если хочешь, я смотрела на тебя.

Пока Дуглас продолжал говорить, а ребенок смотрел на нее из окна, внутри Клэр стали происходить перемены. Как чудовищно, что ей могла прийти в голову мысль избавиться от ребенка просто потому, что она обиделась на своего жениха. Ребенок, ее дитя, внезапно обрел плоть. Он держал на себе ее взгляд, он призывал ее. Он обрел независимость от всего, что могло произойти между ней и этим мужчиной. Впервые Клэр задумалась над тем, что значит быть самостоятельной личностью, задумалась о чужой жизни, которую она Должна защитить ценой своей собственной. Ребенок больше не был абстракцией, он больше не был предметом переговоров. Он находился в ту минуту за окном, это самостоятельное «я», упрашивающее дать ему существование, и он же находился у нее внутри, загадочно развивавшийся, поддерживаемый биением пульса у нее в крови. Они с Дугласом обсуждали сейчас не беременность; они обсуждали индивидуальную личность. Клэр почувствовала, что любит свое дитя, кем бы оно ни было. В ее жизни началась новая любовь. Затем ребенок за окном пропал. Она не видела, как он ушел. Он просто растворился в воздухе. Теперь Клэр снова обратилась к Дугласу, который все продолжал свою окольную речь, и почувствовала, что должна ему помочь. Совершенно преображенная, она с нежностью вспомнила их любовь и подумала о том приключении, в которое они пускались вместе в эти минуты. То, что она видела сейчас, не было ни двуличностью, ни трусостью. Просто мужчина собирал в кулак все свои мужские силы разума и логики, все доступное ему понимание происходящих событий, потому что пребывал в глубокой панике. Откуда ему было знать, что значит иметь ребенка? Ребенок не жил внутри его, он никаким образом не был частью его, и к тому же Дуглас совершенно правильно чувствовал, что ребенок может навсегда изменить его жизнь. Разумеется, как тут не запаниковать? Откуда ему было знать, что он не полюбит свое дитя, пока не увидит его, пока не поймет, кто он такой? Дуглас занимался какими-то перечислениями на пальцах левой руки, не осознавая, что его судьба предрешена. Клэр вспомнила, какой у него был величественный вид, когда он появился в универмаге, каким он тогда казался сильным. Ее ошибка заключалась в том, что она решила, будто Дуглас или какой-либо другой мужчина способен оставаться сильным в любых обстоятельствах. Она просто взяла и сообщила ему о своей беременности, ожидая, что он тут же разделит ее радость, немедленно возьмет все в свои руки. А затем она замкнулась и с мазохистским удовольствием принялась жалеть себя. Там, где Дуглас оказался слаб, она проявила еще большую слабость. Но правда-то заключалась в том, что она была сильнее, потому что уже любила свое дитя, потому что знала нечто неизвестное Дугласу. Значит, ответственность лежала на ней, наступило ее время действовать. Пришел момент, когда она должна была решать. Она оставляет ребенка, это теперь было вне всяких сомнений, и берет вот этого мужчину в мужья. Клэр положила ладонь на руку Дугласа и перебила его во второй раз.

Миссис Льюис закрыла глаза и откинула голову на подушку. Они сидели в тишине в сгущавшихся сумерках. Судя по ее ровному дыханию, можно было подумать, что она уснула, но она наконец сказала, не открывая глаз и не двигая головой:

– Теперь твоя очередь рассказывать.

Без колебаний Стивен изложил свою историю, опустив только подробности, касавшиеся Джулии. Он просто ходил в тех местах, сказал Стивен, а в конце, закончив описание своего падения через подлесок, придумал, будто пришел в себя на обочине дороги, в сотне метров от паба. Описывая велосипеды и стараясь не пропустить при этом ни одной детали, Стивен внимательно следил за матерью. Однако на ее лице не возникло никакого отклика, даже когда он стал вспоминать жесты, одежду, заколку у нее в волосах. Она отозвалась лишь после того, как он закончил, да и то это был короткий вздох: «Ах да… » Тут нечего было обсуждать. Помолчав еще минуту, мать сказала, что чувствует усталость. Стивен помог ей подняться с кресла и проводил наверх. Они пожелали друг другу спокойной ночи, стоя на лестничной площадке.

– Почти все сходится, – сказала она. – Почти. Миссис Льюис повернулась к Стивену спиной и ушла к себе в спальню, для верности придерживаясь рукой за стену.

Через час вернулся отец, настолько измотанный, что еле переставлял ноги под тяжестью своего пальто, не в силах согнуть руку, чтобы расстегнуть пуговицы. Стивен помог ему и довел до кресла, где перед этим сидела мать. Лишь через четверть часа, в течение которых он молча пил пиво, принесенное Стивеном, мистер Льюис сумел рассказать о перенесенных им испытаниях. День, наполненный беспокойными ожиданиями, опозданиями на автобусные пересадки, давкой и зависимостью от посторонних людей, истощил все его силы. Непривычный к грязи в общественных местах и настырному поведению нищих, отец Стивена был шокирован.

– Отбросы на улицах, непристойные надписи на стенах и кругом такая нищета, сынок, все так изменилось за десять лет. Как раз десять прошло, с тех пор как я в последний раз был у Полин. Совершенно другая страна. Больше похоже на Дальний Восток в худшие времена. Нет у меня на это ни сил, ни духу, сынок.

Он допил пиво. Стивен заметил, как дрожит стакан в его руке. Желая подбодрить отца, Стивен рассказал ему, что он был прав с самого начала и что книга по детскому воспитанию была написана за несколько месяцев до того, как Комиссия собрала все материалы. Но мистер Льюис просто пожал плечами. Почему это должно его радовать? Захрустев всеми суставами, но отказавшись от помощи Стивена, он поднялся и заявил, что идет спать. Прежде мистер Льюис никогда не упускал возможности выпить вечером пива и поболтать с сыном, но в этот раз он лишь слабо похлопал Стивена по плечу и стал подниматься по лестнице, нетерпеливо зевая на ходу. Была едва половина десятого, когда Стивен, вымыв чайную посуду и стаканы для пива, выключил свет и тихонько выскользнул из дома, в котором спали его родители.