Цивилизация Просвещения - Пьер Шоню

Изменение темпа в 1780 году само по себе не способствует развитию дунайской Европы в соответствии с западным уровнем. «Йозефинизм» предвосхищает ошибку французских революционеров. Деист Фридрих меньше травмировал христианское сознание, чем ревностный католик Иосиф II. Сознанием нельзя управлять. Иосиф не понял ценности барочного католицизма, его безупречной согласованности с наследием традиционной деревенской культуры. Чтобы воспользоваться этим богатством, нужно было сначала понять и полюбить его. Драма йозефинизма — в возникновении напряженности и слишком большой дистанции между письменной цивилизацией и культурными богатствами, передаваемыми традиционным способом.

По сравнению с этими двумя полюсами просвещенного абсолютизма, в других случаях успехи были не столь велики. Возможно, наименее податливым оказалось Средиземноморье. Испания в XVIII веке претерпела глубокие изменения, но они не датируются восшествием на престол Карла III. В том, что касается политической арифметики, нельзя не упомянуть о титанических усилиях маркиза де ла Энсенады. Фарнезианский период правления Филиппа V, уже начиная с 1717–1718 годов, служит предвестием просвещенного абсолютизма. Увы, в XIX веке от титанического труда Патиньо, Энсенады, Аранды, Флоридабланки, Годоя не осталось почти ничего. Ужасный кризис 1808–1814 годов разразился слишком рано и, помимо всего прочего, скомпрометировал идеологию, во имя которой королевские министры боролись за централизацию и единообразие. Что касается Помбала (1750–1777), то, вопреки и, несомненно, благодаря своей шумной воинственности, он не смог преодолеть отсталость Португалии (особенно севера страны), по сути представлявшей собой окраину окраины. Главные его успехи были достигнуты в Америке. Италия дает образец объяснения, которое можно распространить и на Португалию.

Наиболее впечатляющие усилия были приложены в Неаполе. Тем сокрушительнее оказался провал. На севере (в Тоскане, Парме, Пьяченце), где ширилось сопротивление, успех был долговременным, а баланс — положительным. Вот Тоскана, где в 1786 году в синоде Пистои проходил крупнейший съезд просвещенного католичества в его янсенизированной разновидности, эволюционировавшей к радикальному реформизму и полностью интеллектуализированному исполнению церковных предписаний. Именно в северной Италии с ее богоугодными школами и более умеренными темпами, которая, однако, последовательно обучалась грамоте, подготавливался XIX век, условия для позднего итальянского рывка. Впрочем, обратимся к социальной сфере: Италию парализовали латифундии, переизбыток сельского населения, двуполье, оставшееся неподвластным техническим изменениям XII–XIII веков, неспособность и нежелание приобщить население к письменной цивилизации и потратить на это деньги. Одновременно это дает нам ключ для объяснения относительного успеха тосканской, пьемонтской и ломбардской Италии; он определяется относительно высокой ценностью человеческой жизни и затрачиваемыми на нее средствами. Добавим, что в Тоскане важную роль играет взаимодействие между разговорным и письменным языком.

Относительный неуспех просвещенного абсолютизма на средиземноморском юге связан с высокой плотностью населения, которое трудно привести в движение. Внутренних «границ» мало (Сьерра-Морена, Эбро в Арагоне…), Америка слишком далеко, в Испании нет пустынных земель. Остаются только болота, но для их осушения не хватает техники. Многочисленное и гордое население, с долгой историей за плечами, элита, оставшаяся в стороне от научной революции и склонная обращаться от настоящего или недавнего прошлого к прошлому более отдаленному. Кто может измерить значение для Тосканы XVIII века столь блистательного кватроченто, для Рима XVIII века — Рима времен империи и первых христиан? Слишком много людей, слишком много прошлого; просвещенный абсолютизм приходит слишком поздно, с опозданием по крайней мере в век, чтобы обеспечить расцвет Испании и Италии. Испания стартует, не имея опоры, Италия с трудом отрывается от земли. Девятнадцатый век в этих странах плохо подготовлен — чуть лучше в наиболее отдаленной от Средиземноморья Италии, чем на Иберийском полуострове, чуть лучше в Каталонии, Бискайе и Астурии, чем в Португалии и Андалусии.

Можно ли говорить о просвещенном абсолютизме применительно к Скандинавии? Едва ли. Скандинавские страны на протяжении XVIII века постепенно приближаются к английскому образцу. Шведское государство реализует своего рода компромисс между Англией времен «Славной революции» и фридриховским Бранденбургом. Норвегия остается в стороне, но в Дании есть что-то ганноверское; она страдает от некоторой отсталости. Швеция выходит окрепшей из передряг, стоивших ей потери Балтийского моря: растущее население, самая низкая в Европе смертность, средняя продолжительность жизни, почти достигающая рекордных показателей Новой Англии, а главное — широкая и ранняя ликвидация неграмотности. Модернизация шведского государства осуществляется медленно, а значит, основательно; поэтапный переход к свободе печати — в стране, любящей читать: основные положения эдикта 1766 года закреплены указом от 26 апреля 1774 года. Терпимость по отношению к католикам (куда бульшая, нежели в Англии) и эмансипация еврейского городского меньшинства на немецкий манер. Наконец, всестороннее развитие культуры: от Новой Стокгольмской оперы Аделькранца до Академии Восемнадцати, основанной в 1786 году по французскому образцу.

Настоящий Север находится на востоке: это Россия, прорвавшая наконец немецкий заслон. Когда тоненькая прослойка крупных польских землевладельцев осознала опасность, внезапно нависшую над границами их призрачного государства, было уже слишком поздно. И тем не менее, как мы видели, восточное благоденствие второй половины XVIII века распространялось и на Польшу. Первый раздел 1772 года словно бы придал ей сил, избавив от двух запустелых провинций (Белоруссии и польской Пруссии) и от тяжелого галицийского конгломерата, который своей бесценной религиозной и этнической мозаикой доставил Австрии больше проблем, чем новых возможностей. Словно бы ничего не зная о миллионах крестьян, Лео Гершой мог позволить себе восторгаться: «…после этого ужасного удара в стране постепенно возникла новая идея свободы». Разгон иезуитов, изменение отношений между церковью и государством в духе «сверхйозефинизма» (здесь он назывался февронианством) в результате деятельности канцлера Замойского. Главным событием этого периода стало знаменитое положение о национальном образовании, разработанное специальной комиссией в 1773 году: на поддержку реформы пошли богатства, конфискованные у Братства. Образование, экономика, — Замойский даже, чтобы ободрить крупных землевладельцев, пытается ослабить удавку крепостного права. «Реформы должны были достигнуть апогея… с принятием в 1791 году новой конституции, учреждавшей наследственную монархию по образцу реформированной французской монархии…» Все это происходило слишком поздно; три века нельзя преодолеть за двадцать лет. Россия и Франция, в 1793 году сговорившиеся между собой, заранее приняли меры. На труд по пробуждению от спячки, начавшийся с учреждением комиссии по национальному образованию 1773 года, конечно, не хватило времени, и все-таки направление было совершенно правильным. Целью было преодолеть культурную отсталость Польши: простой выбор в пользу научной культуры и массового обучения грамоте был превосходен. Появление с начала XIX века польских фамилий среди авторов работ по математике и физике — плод этих усилий; потом последовало и все остальное.

Оставалась Россия, великий мираж эпохи Просвещения. Со смерти Петра Великого (1687–1725) и до воцарения Екатерины II (1762–1795) ею правили Екатерина I (1725–1727), Петр II (1727–1730), Анна Иоанновна (1730–1741), Елизавета Петровна (1741–1761) и Петр Голштинский (1761–1762), которого его жена-немка предусмотрительно велела зарезать во время дворцового переворота в духе восточного гарема. В России было два мира, ничего не знавших друг о друге: крестьянство, увязшее в трясине все более ужесточавшегося крепостного права и лишь слегка утешавшееся стремлением на «переселенческие окраины», и искусственный высший свет, дышавший Санкт-Петербургом. В архаичном восточном обществе с XVII века начинается работа по созданию ex nihilo[69] государства западного образца; Екатерина не появилась ниоткуда, «она пришла на узкую, но хорошо обработанную полоску плодородной почвы. На смену анархической и феодальной боярской думе пришел новый орган управления — Сенат… более или менее скопированный со шведского образца…. Он был учрежден в 1711 году, укреплен в 1720-м, окончательно выстроен в 1722-м». Российский Сенат был похож одновременно на частный совет Людовика XIV и прусскую директорию 1723 года, ту самую, которой несколько подрезал крылья Фридрих II. На крестьянское общество — продукт эволюции, происходившей без взаимодействия с Западом, — наложилась экономика натурального обмена. До великих технологических преобразований конца XVIII века железо, выплавленное на Урале, конкурировало на английском рынке со шведским железом.