Берлин, Александрплац - Альфред Дёблин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так просидели они до 6 часов, и Гернер с таким же восторгом, как и его жена, слушал, что рассказывал длинный. Даже если все это было лишь отчасти правдой, приходилось сознаться, что парни первоклассные ребята, и Гернер только диву давался, какие у нынешних молодых людей разумные взгляды на жизнь. Вот он сам, например, уже немало пожил на свете, а и то с глаз его прямо-таки килограммами спадала чешуя. М-да, когда гость ушел и они стали в 9 укладываться спать, Гернер заявил, что не понимает, как это такие умные парнишки не брезгуют его, Гернера, компанией, – вероятно, и Густа должна это признать, в нем есть что-то такое особенное, вероятно, и он представляет какой-нибудь интерес для других. Густа не стала спорить, и старик живо улегся и захрапел.
А утром, перед тем как вставать, он сказал жене: «Знаешь, Густа, я буду не я, если еще раз пойду к какому-нибудь мастеру на стройку и буду там работать. У меня было собственное дело, которое погибло, так что это ж не работа для человека, который был сам себе хозяин, и к тому же меня того и гляди рассчитают, потому что я слишком стар. Почему бы мне, в самом деле, не подработать слева, от этой фирмы? Видишь, какие парни-то ловкие? А кто нынче не ловок, тому крышка. Вот я как скажу. А ты?» – «Я и сама давно уж так говорю». – «То-то же. Мне бы, понимаешь, тоже хотелось пожить по-человечески и не отмораживать себе пальцы на работе». Густа на радостях обняла его, в порыве благодарности за все, что он ей давал и еще собирался дать. «А знаешь, старуха, чем нам следовало бы заняться, тебе и мне? – продолжал Гернер, ущипнув ее за ногу так, что она взвизгнула. – Валяй-ка и ты с нами!» – «Ах, нет, нет!» – «А я говорю да. Ты думаешь, старуха, мы можем обойтись и без тебя?» – «Конечно, ведь вас уже пятеро, и все такие сильные мужчины». Сильные – это да. «Стоять на стреме, – продолжает она ломаться, – и то я не могу. У меня, сам знаешь, расширение вен на ногах».
«Как же я буду вам помогать?» – «Боишься, Густельхен?»[360] – «Боюсь? С чего ты взял? А вот было бы у тебя расширение вен и попробовал бы ты тогда бегать! Тут тебя всякий щенок обгонит. А если сцапают меня, то и ты попадешься, потому что я твоя жена». – «А чем я виноват, что ты моя жена?» Он снова с чувством ущипнул ее за ляжку. «Перестань, Пауль. А то ты меня совсем разволнуешь». – «Ну вот видишь, старуха, будешь совсем другим человеком, если выберешься из этой кислятины». – «Да разве мне самой не хочется? Уж так хочется, так хочется». – «Погоди, все будет, старуха, это еще что, так, пустяки, а ты послушай, что я придумал. Я это дело обделаю сам, один». – «Как так? А другие? Вот тебе и раз!» Ужас какой.
«В том-то и штука, Густа. Мы и без них обойдемся. Знаешь, такие дела с компаньонами никогда не выгорают, это уж старая история. Что, прав я или не прав? Так вот, я и хочу сделаться самостоятельным. Мы к этому делу ближе всех стоим, раз у нас квартира на первом этаже и двор при моем доме. Верно я говорю, Густа, или нет?» – «Да ведь я ж тебе не могу при этом помогать, Пауль, у меня же расширение вен». И вообще – жаль еще и кой-чего другого. И старуха кисло-сладко соглашается на словах, но в душе, где таятся чувства, говорит себе: нет и нет!
Вечером, после того как все служащие в 2 часа ушли со склада и Гернера заперли там вместе с женой, часов в девять, когда в доме все затихло и он как раз собирался приняться за работу, а сторож, вероятно, расхаживал взад и вперед у входа, – что тогда произошло? В дверь склада – стук! Стучат. Как будто стучат, а? Кому ж теперь тут стучаться? Даже непонятно, но факт – стучатся. Ведь некому ж стучаться-то. Склад закрыт. А стучат! Опять стучат. Супруги – ни гугу, пришипились, не отзываются. Опять стучат. Гернер подталкивает жену в бок. «Стучат. Слышишь?» – «Да». – «Что бы это значило?» А она, странно так, совсем не испугалась и только говорит: «Пустяки, не убьют же нас». Нет, убить не убьют, это верно, того, кто там стучится, она хорошо знает, этот ее не убьет, нет, у него длинные ноги и маленькие усики, и, когда он придет, ей будет только приятно. И тут опять постучали, да так настойчиво, хоть и негромко. Господи, да это же условный знак. «Это кто-нибудь, кто нас знает. Не иначе один из наших парней. Мне уже давно так думается, старуха». – «Зачем же ты ничего не говоришь?»
Скок-поскок – Гернер уже у входной двери; откуда эти люди вообще узнали, что он с женой здесь, вот так сюрприз, а тот, за дверью-то, шепчет: «Гернер, открывай!»
И вот, хочешь не хочешь, а приходится открывать. Этакая гадость, этакое свинство, так бы и расколотил все кругом вдребезги. А открыть все-таки приходится, это – длинный, один, ее кавалер, но Гернер ничего не замечает, не догадывается, что жена выдала его своему кавалеру, чтобы проявить благодарность. Та-то сияет, когда длинный появляется на складе, и даже не скрывает своей радости, а муж глядит волком, ругается: «Чего зубы скалишь, а?» – «Ах, я так боялась, что это кто-нибудь из дома или сторож». Ну что ж, надо работать и делиться, руганью горю не поможешь, этакое ведь свинство.
Но когда Гернер попробовал проделать такую штуку вторично, оставив свою старуху дома, потому что она, по его мнению, приносит ему несчастье, – опять постучались, на сей раз уже трое, как будто он их приглашал, и ничего не поделаешь, когда ты уже у себя в доме не хозяин, попробуй сладь с такими пройдохами. Тогда Гернер, выведенный из терпения и злой до черта, сказал себе: ладно, сегодня еще поработаем вместе, раз уж я с ними связался, но завтра – шабаш! И если эти сволочи еще раз явятся в мой дом, где я управляющий, и станут вмешиваться в
