Головы профессора Уайта. Невероятная история нейрохирурга, который пытался пересадить человеческую голову - Брэнди Скиллаче

операции. На девочке вышитая цветами серебристая ночная рубашка, в руках она сжимает куклу-пупса и маленького серого плюшевого мишку. Родители ждут, меряя шагами застеленный ковром пол палаты для родственников; медики рассказывают им, какая Кэролайн замечательная малышка (хотя она растет на глазах, ей уже 13), милая и послушная – даже когда ей брили голову. Тем временем в операционной хирурги настраивают аппарат для перфузии. Уайт молится, чтобы он не понадобился: операцию лучше выполнить не понижая температуру тела или мозга Кэролайн, чтобы следить за мозговыми волнами в обычном режиме, но предусмотреть нужно любое развитие ситуации. При массивной кровопотере, например, быстрое охлаждение предотвратит смерть мозговых клеток: охлажденному мозгу нужно меньше кислорода, переносимого кровью. Уайт собирается использовать лазерное прижигание, чтобы запаять сосуды под кожей головы и контролировать кровоток. Подготовив все, хирурги приводят Кэролайн в полусидячее положение, как в стоматологическом кресле, и ждут, пока подействует наркоз[394]. Морис Албин дает знак, что пациент под наркозом, и Уайт делает первый надрез позади уха Кэролайн. Медленно, осторожно отслаивает кожу от черепа.

Уайт предполагал, что крупные вены идут в мозг через кость. Но не обнаруживает их. Вместо этого оказывается, что скальп и череп соединяют сотни тончайших сосудов. «Перфузия не понадобится», – объявляет Уайт с явным облегчением. Каждый мелкий сосуд перерезают лазерным скальпелем, залепляя воском отверстия в черепе. «Закрываем рану», – командует Уайт, и они аккуратными стежками зашивают разрез на выбритой макушке Кэролайн, а затем накладывают тугую повязку. Все прошло на удивление гладко, оставалось только поправить сосуды в носовой пазухе, но тут нужен пластический хирург. Все закончено. Уайт выходит к родителям Кэролайн и сообщает, что она проснется и выздоровеет, будет расти и играть, как все девчонки. «Имеем право возблагодарить Господа, – резюмирует Уайт. – И радоваться победе»[395].

Единственными побочными эффектами лечения у Кэролайн стали небольшие синяки и долгое ожидание, пока отрастут ее чудные светлые локоны. А из «долговременных последствий» – дружба с врачом. Летом Уайт навестит их семью в городе Сандаски (штат Огайо) по пути в отель «Брейкерс» на озере Эри. Он будет отправлять открытки из Ленинграда и до самой смерти писать о ее случае. А она произнесет речь на его похоронах. Да, Уайт дружил со многими своими пациентами, его помнили, но в случае Кэролайн было не просто хирургическое вмешательство. Это был триумф надежды и веры – и доказательство (по мнению Уайта, неопровержимое), что опыты над животными спасают детские жизни. Что это он, Роберт Уайт, их спасает. Вот для чего он режет обезьян, повторял Уайт: чтобы уметь лечить людей. А «зашоренные фанатики», как Уайт называл PETA, мешают работе врачей и спасению жизней[396].

Какими бы эпитетами он ни награждал зоозащитников, его основное утверждение оказалось более чем точным. Одна за другой лаборатории по всей стране затягивали пояса: столь успешно Ньюкирк и Пачеко лоббировали интересы своего движения. Уайт всеми силами сражался за свою правоту, но, казалось, зоозащитники побеждают.

Вызов брошен

В мае 1983 года, за месяц до операции Кэролайн, PETA успешно лоббировала запрет на использование кошек и собак при изучении процесса заживления огнестрельных ран и добилась закрытия специальной «лаборатории ранений» Министерства обороны США. В 1985 году зоозащитники опубликовали фотографии истощенных животных из Национального медицинского центра «Город надежды» в Дуарте (штат Калифорния), что обернулось урезанием бюджетного финансирования медицинских исследований более чем на миллион долларов. Гарвардской медицинской школе и Массачусетскому технологическому институту тоже пришлось сократить исследовательские программы из-за новых законов. Уайт, выпускник Гарварда, жаловался, что нет возможности купить никого «крупнее крысы»[397] (хотя на самом деле нормы для лабораторий в Бостоне были менее строгими, чем в Кембридже).

Судиться с PETA были вынуждены сравнительно немногие университетские лаборатории. Но те, кого все же вызвали в суд, сталкивались с финансовыми потерями и шельмованием в прессе, а грантодатели опасались навлечь на себя гнев активистов зоозащиты: все это заставляло большинство исследователей вести себя осторожно, чтобы не попасть под прицел PETA. В то же время некоторые радикальные движения зоозащитников нашли другой способ заявить о себе – а заодно и навести страху. В 1986 году радикалы разгромили лабораторию Калифорнийского университета в Дэвисе, нанеся ущерб на 3,5 млн долларов. Несколько месяцев спустя в Мэриленде группа защитников прав животных Band of Mercy («Отряд милосердия») выкрала из лаборатории 28 кошек, 11 из которых были инфицированы Toxoplasma gondii, паразитом, вызывающим врожденные уродства: освобождение таких животных создавало потенциальную опасность для людей (особенно беременных и страдающих иммунодефицитом). Члены Animal Liberation Front (ALF) – Фронта освобождения животных – напали на лаборатории общественной больницы в калифорнийском Риверсайде, причинив ущерб на полмиллиона долларов и выпустив на волю 467 животных, в том числе обезьян, на которых ставили опыты по восстановления зрения для лечения слепых детей[398]. Это были единичные случаи, нападавших было немного, и никто не пострадал. Вместе с тем начались угрозы террористических актов – так, в Великобритании группа Animal Rights Militia («Ополчение защитников животных») посылала бомбы в конвертах ученым и политикам, даже Маргарет Тэтчер. У «Ополчения», неорганизованного движения без лидеров, были отделения и в Соединенных Штатах, и группа взяла на себя ответственность за поджог лаборатории в Калифорнии в 1987 году – но в Америке оно было все же не столь активно, как в Британии. Тем не менее на фоне терактов Ирландской республиканской армии, происходивших в Ирландии и Англии в 1980-х и широко освещаемых в американской прессе, эта угроза все же казалась вполне реальной. Ученые боялись, с одной стороны, осуждения разгневанной общественности, а с другой – потери здоровья и оборудования.

Ни ALF, ни PETA не одобряли покушения на человеческую жизнь. PETA заявляла, что ее тактика – «проталкивать» законы и формировать новую поп-культуру: кульминацией этого подхода деятельности стал музыкальный фестиваль в защиту прав животных, транслировавшийся в 1988 году на MTV. Хедлайнерами были B-52 и Натали Мерчант, которые сыграли в поддержку Ингрид Ньюкирк, обратившейся к 35-тысячной толпе у монумента Вашингтона. Впрочем, какой бы ни была их тактика, Роберт Уайт считает всех зоозащитников и антививисекционистов виновными в нагнетании истерии и лживой пропаганде, в манипулировании конгрессменами, в «тупом запугивании» – только на это и способны «фанатики»[399]. У него на глазах все больше людей стекается под знамена движения, а коллеги все чаще высказывают страх, что у них могут отобрать подопытных и закрыть лаборатории. В «Метро» ничего подобного не происходит – по крайней мере, пока. Клиника по-прежнему финансирует опыты Уайта и его команды по охлаждению мозга приматов.

Экспериментируя с перфузией, Уайт замечает тревожное явление – коагулопатию, нарушение свертываемости крови, ведущее к обильному кровотечению (опасное осложнение при любой операции). Уайт предположил, что согревающее