Любовь: история в пяти фантазиях - Барбара Розенвейн

Вальмон посвятил жизнь тому, чтобы сделать красивых женщин своей добычей, и ничего так не желает, как затягивать ухаживания до того момента, когда его жертва, после «долгой агонии», наконец откажется от своей добродетели. Маркиза де Мертей, со своей стороны, утверждает, что полностью овладела искусством притворяться влюбленной — как и Фанни, она вела тщательные наблюдения, «долго и упорно размышляла». Но, в отличие от Фанни, она концентрировалась не на своих ощущениях, а на том, что мужчины и женщины из высшего общества «пытались скрыть». Основываясь на своих наблюдениях, маркиза учится лицемерить, маскировать свои чувства и выражать в собственных жестах и словах нечто им противоположное. Она понимает, как внушать любовь, именно благодаря тому, что не испытывает никаких чувств, скрываясь за ширмой добродетели и ханжества, а на деле погружаясь в вихрь развлечений и удовольствий. Разве «не пришли вы к выводу, что я создана для того, чтобы мстить за свой пол и порабощать ваш?» — вопрошает маркиза Вальмона.

Герои «Опасных связей» полагают, будто овладели всей хитрой изобретательностью любви и ни капли в ней не нуждаются. Но они обманывают себя: страсть одерживает победу, когда Вальмон влюбляется в госпожу де Турвель, а затем это происходит вновь, когда де Мертей не может подавить свою ужасную ревность. Однако де Лакло стремится разоблачить нечто большее, чем эмоциональные слабости своих главных героев, — он хочет показать, как Вальмон и де Мертей идут на поводу у требований общества, даже когда воображают себя свободными. Например, де Мертей настаивает, чтобы Вальмон разорвал отношения с госпожой де Турвель. Он так и поступает — потому что боится насмешек общества, обвинения в том, что у него была «романтическая и несчастливая любовная связь». Репутация для Вальмона стоит превыше всего, и де Мертей указывает на это прямо: «Вы бы и тысячью женщин пожертвовали, лишь бы не снести насмешку». За два десятилетия лет до того, как де Лакло опубликовал «Опасные связи», в сочинении Руссо «Об общественном договоре» утверждалось, что мужчины — как, впрочем, и женщины, — родились свободными, но повсюду оказались в цепях, скованные социальными условностями. Де Лакло соглашается с этой мыслью: де Мертей и Вальмон думали, что замели все следы, а на самом деле им до конца пришлось тянуть одну и ту же лямку.

Влюбленные в движении

В конечном счете в «Опасных связях» страдают все — и главные герои, и их жертвы. Такова действительно судьба большинства вымышленных развратников XVIII века, хотя прежде они успевали получить более чем заслуженную долю удовольствий и посеять хаос в жизни других людей. Просвещение оправдывало — а социальные изменения этому способствовали — появление новой сексуализированной культуры не только среди аристократии, получившей столь плачевное изображение в романе де Лакло, но и среди буржуазии. Вместо расширения прав и возможностей женщин, на что, похоже, надеялась «эмансипированная» маркиза де Мертей, новый эротизм подвергал их еще большему сексуальному контролю со стороны мужчин. В теории влиятельного философа Иммануила Канта (ум. в 1804 году) природа женщины оказывалась морально и интеллектуально неполноценной — «наставником», как выразился Кант, для «прекрасной души» женщины должен выступать ее муж[198]. Женские издания XVIII века (точно так же как сегодняшние блоги, социальные сети и женские журналы) рассказывали только что получившим образование представительницам тогдашнего среднего класса, что для привлечения и удержания мужчины желательно поддерживать красоту лица и тела.

Все это способствовало развитию литературы обольщения, которое первоначально осуждалось, как в «Опасных связях», но затем постепенно стало восхваляться. Маркиз де Сад (ум. в 1814 году) совершенно не раскаивался в собственной распутной жизни и в своих художественных сочинениях вещал о «пороке», который считал добродетелью. Претендуя на статус философа, он сделал своим проводником саму Природу:

Сластолюбцы всех возрастов и любого пола, вам одним предлагаю я этот труд: проникнитесь принципами, в нем изложенными, ибо они поощряют ваши страсти, коими вас пытаются устрашить холодные и плоские моралисты, тогда как страсти эти — лишь орудия Природы, с помощью которых она направляет человека по нужному ей пути…

Юные девушки, так долго сдерживаемые причудливой нелепостью добродетели и опасными оковами мерзкой религии… разрушайте, отвергайте с презрением… все смехотворные наставления слабоумных родителей.

И вы, любезные распутники, вы, кто с молодости не ставит пределов своим желаниям и повинуется только своим капризам… проникнитесь убеждением, что только высвобождая и изощряя свои вкусы и прихоти, жертвуя всем во имя наслаждения, несчастное существо, именуемое человеком и брошенное в этот печальный мир вопреки своей воле, сумеет посеять несколько роз на тернистой тропе жизни[199].

Летопись жизни де Сада в научном издании его работ предстает литанией грехов: в возрасте девятнадцати лет он уже имел «репутацию человека непристойного поведения», после чего соблазнял женщин и мужчин, наслаждался садомазохистскими оргиями и ликовал, совершая «ужасные бесчестья» наподобие осквернения распятия. В одном только 1771 году, когда де Саду исполнился тридцать один год, произошли следующие события: жена маркиза родила третьего ребенка, он был заключен в тюрьму за долги и соблазнил сестру своей супруги. В следующем же году, когда де Сад, его камердинер и четыре проститутки предавались веселью, одна из женщин пострадала, приняв афродизиак. Стремясь избежать суда, маркиз и влюбленная в него сестра его жены сбежали в Италию, где он был арестован и вновь брошен в тюрьму. Однако во время многочисленных пребываний под замком де Сад находил время для писательства, сочиняя трактаты, пьесы и романы[200]. Если бы мы спросили у него, было ли хоть какое-то из этих произведений посвящено любви, он бы ответил: все до единого. Обратимся к вступительному диалогу «Философии в будуаре»:

Сцена: спальня госпожи де Сент-Анж. Она лежит на кровати, одетая только в ночную рубашку. Раздается стук в дверь. Входит Шевалье [ее брат].

Сент-Анж: Добрый день, Шевалье. Где, скажи на милость, твой друг Дольмансе?

Шевалье: Он скоро будет здесь, любовь моя. Уверен, что ты сможешь обуздать свои страсти в течение часа или двух. Если же нет, то раздвинь твои сладкие бедра и позволь мне обслужить тебя[201].

«Любовь моя», «твои сладкие бедра», клятвы служения — все это было и остается неотъемлемой составляющей западного языка любви.

Если же обратиться к таким фигурам, как Фауст и Дон Жуан, то их первоначальные воплощения вызывали моральное осуждение, но к концу XVIII века ими