Профессор Амлетссон - Адель Гельт

имевших хотя бы подобие музыкального слуха, и, на свою беду, оказавшихся в тот вечер где-то неподалеку.

Мне кричали: я оказался глух и к угрозам, и к мольбам.

В меня кидали разными предметами, от осенних яблок до половинок кирпичей: спасала обширность чердака, до топографической середины которого не долетал ни единый запущенный в слуховое окошко снаряд, даже если метатель и попадал в неширокий проем.

Меня пытались с чердака извлечь: длинных лестниц поблизости не оказалось, а ту, единственную, я предусмотрительно втащил следом за собой.

История та закончилась так, как и должна была: мелкий упрямец устал и уснул… Дальнейшего вспоминать не очень и хочется — колоссальный музыкальный триумф обернулся столь же чудовищной поркой.

Немедленно зачесалась часть тела, примыкающая снизу к спине: то пробудилась рефлекторная память организма, или, по крайней мере, отдельных его частей.

- Давно по моим родным краям не шастало таких, как ты, - голос послышался с той же стороны, с которой чесалось, но не прямо оттуда, а так, с направления. Я развернулся резко, почти приняв самую эффективную из известных мне стоек — боксерскую.

Говорящий выглядел человеком, смотрел, как человек, был одет, как человек и даже прямо как человек, дышал, но человеком, конечно, не был — во всяком случае, не сейчас.

Я ведь уже узнал края, в которых оказался, почти не двигаясь притом с места — для них, морочных земель, притворившийся человеком излишне ярко был одет. Сам я, как и все, что попало сюда из внешнего мира, напоминал, наверное, старинный черно-белый снимок, сероватый, даже с уклоном в некоторую сепию, этот же…

Теплая синяя dorka, сшитая мехом внутрь глухая куртка, была обильно украшена разноцветной тесьмой, бисером и, кажется, мелкими монетками: будто носитель одним своим видом старался расцветить тусклую местную действительность. Столь же ярко оказались расшиты и перехватывающий куртку широкий кушак, в основе своей и вовсе ярко-красный, и штаны толстого сукна, немного похожие на привычные мне промысловые брёкк: примерно в таких ходили на рыбалку мужчины моего народа.

Головного убора и обуви на вроде-бы-человеке не случилось, и это дало мне понять окончательно: передо мной явленный дух.

Есть разница между духом явленным и духом ставленным: второй раньше был человеком или другим разумным существом, первый же обязательно соткался сам собой, воплощая местные суеверия, мольбы и чаяния людей, иногда даже ярость и боль битвы, прошедшей на поле этих мест… Или вот, как сейчас, мог оказаться стихийным хюгскот, просто принявшим наиболее ожидаемую мной форму.

Грохнуло: не барабан, конечно, бубен. Большой бубен хорошо выделанной шкуры неизвестного мне зверя и глухая колотушка, увенчанная косматым шаром.

- Чего стоишь, кого ждешь? - я вдруг понял, что дух говорит на народном исландском: том диалекте, что восходит к говору древних предков, и помнят который уже только жители деревень. - Или ты драться собрался в самом деле?

Дух смутил меня. Принятая сначала бойцовская поза сейчас казалась мне неуместным ребячеством: я немедленно из нее вышел, и встал почти прямо, не зная, куда девать руки.

- Прежде, чем драться, надо понять, с кем и из-за чего, - как бы сама по себе произнесла моя пасть. - Кстати, привет тебе.

- И тебе, - согласился дух. - Присядем!

Присели прямо в разноцветный олений мох, чудесным образом оказавшийся под нашими ногами.

- Ну? - осведомился цветастый мой собеседник после пяти минут молчания или около того. - Понял?

- Пока нет, - честно ответил я. - Но обязательно пойму, дай срок.

- Так бери! - обрадовался дух. - Все время мира нынче твое! Главное, не тяни его. Треснет, порвется, что будешь с ним, рваным, делать?

- Рваное время мне и вправду ни к чему, - согласился я.

- Комаров здесь, кстати, нет, - невпопад сообщил мне дух, и немедленно после этого истаял в невоздухе. Следом пропал и яркий ягель, и я вновь остался один на один с унылой равниной.

Отсутствие комаров меня обрадовало: эти летающие твари испортили мне не одну экспедицию. Жужжащая дрянь игнорировала репелленты, химические и эфирные, ловко уворачивалась от заклятий, прокусывала, кажется, даже плотный нейлон ременно-плечевых систем и несла на своих крыльях ночи, полные невидимого гудения и бесполезных хлопков собой по себе.

- Вообще, конечно, странно, - подумалось мне. - С каких таких красивых глаз подобные входящие преимущества?

Думалось недолго: находиться на одном месте оказалось скучно и незачем, и я пошел.

Когда идешь по идеально одинаковой равнине, глаз сам собой выбирает некий ориентир, ноги несут к нему же. Именно так мне приходилось уже блуждать среди прибрежных прерий Мексики и Тешаса: даже имея в виду эфирные компас и целеуказатель, все равно цепляешься глазом за какую-нибудь столовую гору, и только спустя час понимаешь, что все это время только удалялся от настоящей цели полевого выхода!

Сейчас меня невозможно было сбить с пути: мне было все равно, куда идти. Поэтому и пошел в сторону аномалии: торчащему из земли на высоту почти пяти десятков метров, состоящему из искореженных эфирных линий, лей-узлу.

До самого узла я, правда, не дошел: будто что-то не пускало. Я знал точно: это попросту означает, что мне туда, к перекрученному клубку эфира, не то, чтобы нельзя, но пока не надо. В этих призрачных краях подобное ощущается особенно остро, и совершенно не возникает желания делать что-то наперекор верному и сообразному… Тем более, мне и не хотелось уже приближаться к единственному недавно ориентиру, ведь нашлись и поближе расположенные, и намного более понятные сами по себе.

Вот, например, крутился, бурлил и плевался цветными искрами в окружающий невоздух ярко-красный шар, переполненный энергией эфира настолько, что, явно укорененный на физическом плане, виделся цветным даже здесь. Шар был похож на инженера Хьюстона, но, если можно так выразиться, на хорошую версию этого интересного товарища: вовсе без замеченных мной самодовольного бахвальства, едкого ехидства и тонкой какой-то гнили.

После такого, самочинно пришедшего на ум, сравнения, опознать в красной сфере давешнюю эслектростанцию не составило никакого труда.

Неподалеку выросло что-то, до трепета напоминающее учебник истории, красиво разрисованный мною в пятом классе, вернее, картинку из этого учебника: мой невзгляд сейчас пал на