Профессор Амлетссон - Адель Гельт

поля вероятностей. Делал я это, кстати, ровно четыре секунды: подобные периоды, знаете ли, довольно быстро учишься отмерять в точности.

Четырех секунд мне хватило, да и невежливо было бы заставлять собеседника ждать ответа дольше, как бы неприятен тот собеседник мне ни был.

Бывает так, что время, тянувшееся перед тем неприятно долго, вдруг пускается вскачь, и за период совсем несерьезный происходит столько всего важного, что даже список произошедшего читать нужно дольше, чем оно длилось. Так оказалось и сейчас. Видимо, семейная легенда, гласящая, что далекие предки мои владели интуитивной темпоральной магией, все же, не совсем сказка…

Сначала мне удалось визуализировать эфирную модель ситуации: вероятностные линии сплетались во что-то такое, что выглядело как древние аптекарские весы. Чаши весов отнюдь не находились в равновесии, наоборот, они раскачивались, и амплитуда раскачивания мне отчего-то не нравилась.

Во-вторых, я как-то сразу понял, что именно эти весы обозначают: то был я сам. Это меня, значит, изо всех сил раскачивают, а я, стало быть, все быстрее качаюсь и даже могу поломать воображаемую ось… Чем именно такое может грозить, не хотелось даже представлять.

В-третьих и в-последних, причина происходящего крылась не в дурацком проклятии, собственно, и сподвигшем меня на путешествие и приключения, или, вернее, не только в нем…

Во всем этом требовалось тщательнейшим образом разобраться.

- В детстве мне приходилось много читать, - ответ свой я начал издалека. - Сначала заставлял отец, потом я как-то втянулся сам… Мёл все подряд, вот и про древнюю Спарту где-то прочёл, уж и не упомню, где именно.

Я решил сменить тему, тем более, что у хорошо, как оказалось, знакомого с Объектом инженера, было, о чем спросить. Сделал я это безо всяких переходов, прямо в лоб.

- Скажите, Денис, - я сделал вид, что вопроса о спартанцах не прозвучало, и мы продолжаем все тот же разговор, - это все и есть Объект, или что-то оказалось от меня, покамест, сокрыто? Например, какой-нибудь маскировочный конструкт, Советы же применяют подобное?

- Вот это вот всё, - инженер почти повторил жест администратора, - не сам Объект, а только еще Проект. Ошибка в терминах допущена сознательно… Видите ли, среди жителей СССР словосочетание «на Проекте» вызывает ассоциации неоднозначные. Склоки, прямо скандалы, беспорядочные отношения, неприятные люди и их нелогичные поступки… Лет пятнадцать назад цензура как-то пропустила один зарубежный телеспектакль, да еще и многосерийный… Ладно, давайте не будем об этом сейчас: даже вспоминать неприятно.

Я согласно кивнул: в самом деле, неприятно могло быть не только самому инженеру, но и нашим прекрасным спутницам: они ведь тоже советские!

- Все эти здания и палатки, столовые, склады, мастерские, эслектростанция, медицинский пункт и узел дальней связи… - продолжил американский коммунист. - Сам Объект, если быть занудно-точным, конечно, находится внутри вон той усыпальницы.

Я вздрогнул и ощетинился.

С этого места и в таком освещении, да еще с учетом немного предвзятого моего отношения, забетонированный ступенями холм действительно напоминал некую древнюю гробницу, и я в очередной раз был готов биться об заклад, что нечто такое я уже видел, причем — именно в связи с Советской Россией!

Правда, то, предыдущее, здание было то ли сразу выстроено из красного гранита или мрамора, то ли облицовано им позже, и ассоциации вызывало, отчего-то, мрачные, но праздничные.

- Главное, - продолжил инженер, пытаясь, видимо, свести все к шутке, - чтобы это место не стало настоящей гробницей для всего нашего проекта… Да и для нас самих — тоже.

- Дурацкая шутка получилась, товарищ инженер. Не ожидала, особенно от коммуниста, - внезапно вступила в разговор девушка Анна Стогова.

Переводчик почти светилась от переполнявшего ее гнева. Чувство выглядело вполне священным, до дрожи эфира, и я понял: товарищ Хьюстон перешел некую черту, незримую для приезжего иностранца, но очевидную для каждого советского гражданина.

Внезапную валькирию успокаивали втроем: Ваш покорный слуга, администратор Бабаева и орк, кудесник баранки и рычагов.

Успокоение состояло из держания девушки Анны за руку, плетения русалкой какого-то сложного конструкта и моего мохнатого лица, прочно заслонявшего сектор обзора, в каковом секторе оказался американско-советский инженер.

Продемонстрировав самое ушибленное из всех доступных мне выражений морды, я слегка приподнял бархатные на кончиках уши и принялся помахивать хвостом: такое сочетание всегда вызывает неконтролируемое умиление у любой самки каждого из десятков человеческих видов, особенно — у самки молоденькой и вдохновенной.

Тактика сработала: девушка Анна Стогова остыла и перестала светиться еще до того, как сработала русалочья магия, шофер же, замкнувший руку, не успел оставить на нежной девушкиной коже хоть сколько-нибудь заметной гематомы.

Сам инженер, кстати, успел куда-то деться, тихо, не прощаясь и совершенно незаметно, не по-советски.

«Будто кот» — вдруг подумалось мне.

Глава 20

Хлопнул ресницами раз, другой.

Во второй раз глаза не раскрылись: смотрел иначе.

Окрест, насколько хватало глаза и других неорганов чувств, расстилалась серая равнина, плоская, как стол, и почти настолько же неинтересная.

Мне было, на что посмотреть, но где-то внутри меня зрело понимание, даже и не одно.

Во-первых, все это я уже недавно видел, пусть и не в точности таким же.

Во-вторых, ощущение неправильности, терзавшее меня последние несколько часов, достигло своего апофеоза: тихонечко поскрипывавший о невидимое стекло мнимый пенопласт принялся звучать уверенно и всерьез, восходя чудовищно синтетическим крещендо.

Моргнул открытым третьим глазом. Послушно сменился режим — вместо простой серой плоскости проявилась блескучая сетка лей-линий: каждый из образованных ей квадратов площадью был ровно в один гектар. Сейчас я это почему-то знал наверняка, хотя вы, наверняка, помните, как плохо некий профессор умеет определять дистанции навскидку.

В отдалении грохнуло что-то вроде большого барабана: я знал этот звук. В детстве, далеком и беззаботном, я однажды нашел такой на чердаке старого дома.

Не знаю уж, как старинный музыкальный инструмент оказался среди прочего ненужного хлама, но тогда я поступил образом, единственно возможным, когда тебе десять лет: уселся посреди чердака, прижал уши, принялся музицировать.

Следующие два часа я доводил и довел до полного исступления всех членов семьи,