Темное солнце - Эрик-Эмманюэль Шмитт

отступал при первой фальшивой ноте и, неспособный забыться, никогда не сожалел об этом. Что это? Бессердечие? Или разбитое сердце?

Вернувшись в Мемфис после пребывания в Доме Вечности и попав в парфюмерную лавку, я испытал новый прилив сил. Одуряющие пряные, пикантные и мускусные запахи ассоциировались со сладострастными воспоминаниями, которые пробудили во мне желание эротического упоения. Я вновь сделался неистовым любовником. Признаться ли? Мне случалось иметь по нескольку партнерш в день. Каждая женщина влекла меня к следующей, и любой повод был хорош, чтобы оправдать ненасытную жажду объятий: неосмотрительно отказывать недавним клиенткам, глупо отталкивать прежних. Возбуждение обострялось возбуждением. Словно вновь раскрывшаяся рана, которая уже не рубцуется, мое тело больше не знало покоя; ненасытное, оно сразу устремлялось к новым завоеваниям. Секс постоянно требовал еще больше секса. Есть люди, которых наслаждение изнуряет, я же относился к тем, кого оно бодрит. Или по меньшей мере мне так казалось, поскольку было невдомек, что чувственность стала моим наркотиком, и я скорее ошалевал от нее, чем наслаждался ею…

Все женщины пленяли меня, и ни одна не удерживала. Меня мучил один вопрос: может, они не способны пробудить любовь, или это я не способен испытывать ее?

По вечерам, насытив плоть и отрезвев, я возвращался в хижину близ зарослей тростника, где снимал жилье у сестры Пакена Мерет, которая служила арфисткой при дворце фараона. Мери-Узер-Ра совсем не любил музыку, а посему созывал своих музыкантов лишь в исключительных случаях, когда официальные пиры или религиозные празднества требовали, чтобы роскошные и торжественные царские приемы сопровождал оркестр. Мерет свободно распоряжалась своим временем и часами шила в доме или оказывала всевозможные услуги своим многочисленным подругам. По совету брата эта тридцатилетняя вдова сдавала за деньги комнаты наверху: одну самому Пакену, а вторую мне – двум идеальным жильцам, ибо мы частенько отсутствовали и вели себя очень скромно. Она была в курсе того, как мы добываем средства к существованию, но никогда нас не осуждала и не делала замечаний.

Когда, покинув очередную даму, я возвращался, Мерет, с вышивкой в руках, приветствовала меня и наливала мне воды; мы обменивались несколькими банальными фразами, затем я поднимался к себе, а она вновь принималась за работу. Тии ждала, свернувшись клубком на моем ложе, и встречала меня с искренней радостью, которую тотчас гасила, чтобы не выглядеть чересчур домашней кошкой. Тогда, стремясь напомнить мне, что она по-прежнему страшный дикий зверь, Тии почти равнодушно потягивалась, напрягая спинку и поднимая задок, отчего ее живот делался совсем впалым, и зевая так, что становились видны ее острые зубки и покрытое бороздками розовое нёбо. С каждой неделей кошечка росла и все лучше заботилась о своей шерстке, всегда чистой, гладкой и блестящей. Теперь она совсем не напоминала тот взъерошенный комок, который протянула мне чудесная девочка.

Несмотря на веру в предсказание, я тревожился: мне по-прежнему не удавалось ни найти любовь, ни обнаружить Дерека. Я не то чтобы негодовал по этому поводу, нет, я винил себя. Мои ночи приобрели привкус горечи.

Как-то на рассвете трубы возвестили, что двор фараона возвращается в Мемфис. Моя надежда воскресла: скоро я увижу Неферу. Несомненно, судьба предназначила мне именно ее!

* * *

Отправляясь по утрам в лавку, я надеялся, что Неферу пошлет ко мне гонца. Я переступал порог с сильно бьющимся сердцем, меня лихорадило в предвкушении огромной радости, я вдыхал запахи ароматических сборов как благоухание надежды. Увы, сидевшая за прилавком Бакетптах, чуть приподняв голову, коротко кивала в знак приветствия и тотчас возвращалась к своим делам, одним глазом поглядывая в счета, а другим на продавщиц и внимательно следя за их рвением. И никакого сообщения для меня. В знак утешения Пакен похлопывал меня по плечу. Только он один проник в тайну моих ожиданий, и это повергало его в замешательство.

– Ты надеешься отправиться к Неферу? Меня это поражает! У тебя странная тяга к страданиям…

Наконец появился посланец из дворца и сообщил, что нынче к вечеру принцессе требуются мои услуги. Признаться ли? Я воспринял это приказание как успех. Скажу больше: как объяснение в любви. В одно мгновение отчаяние развеялось, и меня охватила уверенность в том, что Неферу разделяет мое нетерпеливое желание.

Когда я подходил к увитому розами и жасмином павильону, меня пронзило ощущение долгожданной встречи. Нежность отливающих перламутром лепестков и гибкость узора переплетенных ветвей наводили на мысль о любовном объятии, о сладкозвучной неге жизни. Прикасаясь к зеленым, словно вощеным листьям, я тотчас убедил себя, что от этого места у меня останутся только приятные ощущения и что вот-вот я изобрету новые, еще более сладостные.

Неферу восседала на золотом троне. Я встал перед ней на колени и склонил голову, как того требовал этикет.

– Ты явно не скучал без меня!

Удивленный ее резким тоном, я вздрогнул.

– Отлично выглядишь, – нахмурившись, продолжала она. – Неужто тебе безразлично, что меня не было несколько месяцев? Ты хоть раз подумал обо мне?

Ее гнев меня озадачил. Что это, вспышка дурного настроения? Досада влюбленной женщины? Я отважился возразить:

– Ты ошибаешься. Я часто думал о тебе.

– Да, о моем золоте! Тебе его недоставало. А меня? Меня?

– Неферу, я не связываю тебя с твоим золотом.

– Неужели? Значит, я могу не платить тебе?

– Попробуй. И ты увидишь, что я по-прежнему готов тебе служить.

Моя самоуверенность ошеломила ее. Рассерженная, с напряженным лицом, она качала головой и в растерянности не знала, как продолжить разговор.

Я разглядывал ее. У принцессы появился новый тик: кроме неконтролируемого подергивания головы, теперь ее лежавшая на коленях рука непрестанно мяла складки платья.

– Налей мне. – Неферу указала на одноногий круглый столик с двумя алебастровыми чашами и кувшином. – А вот я о тебе думала. Это вино специально для тебя. Самое дорогое и наиредчайшее. Его делают по ту сторону Великого моря.

Я налил в чашу тягучую жидкость с сильным ароматом и поднес ей. Приблизившись к Неферу, я заметил, что и от принцессы исходит тот же запах, разве что более едкий, слегка отдающий перегаром: по всей очевидности, она начала пьянствовать спозаранку.

Она улыбнулась чаше – не мне – и в три глотка с жадностью ее осушила. Неферу прищелкнула языком. В ее глазах разгорелся огонек удовольствия. Она, несомненно, была пьяна. Я покорно смочил губы в терпком и очень крепком напитке.

– Поиграем! Мне надоела охота и рыбная ловля.

Я бы предпочел, чтобы она поведала мне о своем путешествии, рассказала, что ей понравилось, а что нет, – заодно мне удалось бы понять, почему