Искус - Дарья Промч

ни дурацкие мальчишки – соседи по парте. В твоей крови словно не хватало одного немаловажного компонента. Отсюда – эти бледные щёки, безжизненные руки, выгоревшие глаза. И я не шучу, нет. Уже тогда мне захотелось дать тебе что-то такое, что никто кроме меня не дал бы, что-то бесценное, волшебное. А теперь я не знаю толком, не померещилось ли мне тогда… мысли блуждают вокруг всего этого, но никакой ясности, ни грамма определённости.

Тем временем вино кончилось, небо за окном едва заметно начало светлеть, а сна как не было, так и нет.

Симон

Много отличной рыбы, молодой блестящей рыбы, идущей ко мне в сети. Рыба с острыми прозрачными хвостами и плавниками, рыба с перебитым хребтом, рыба с красными глазами, рыба, похожая на лепёшку, рыба с икрой. Много рыбы, которую не удаётся продать, которую некому отдать, некому чистить. И где тебя только носит, Паскаль?

Правду говорили мои братья: лучше было с тобой не связываться. Что там творится в твоей башке, в этой клятой башке, разобраться в которой та ещё задачка? Я так зол на тебя, что, кажется, попадись ты мне на глаза, размозжил бы твой аккуратный, нежный череп. Да уж, навела ты здесь шороха – каждая собака считает своим делом поинтересоваться, не говорила ли ты о каких-то новых друзьях, не вела ли себя чудаковато в последнее время, не собирала ли деньги, не продавала ли или закладывала что-то ценное. Твою мать, что мне им всем говорить? Я не знаю. Иногда мне кажется, что лучше бы тебя уже и не было в живых: грузовик снёс на мокрой дороге, или зарезали заезжие бандиты, или утонула, плавая, по обыкновению, ночью перед штормом. Тут какое дело – отплакать, отскорбеть и забыть. Канула невестушка, горе подкатило. Схоронили бы всем берегом, поставили бы на могиле камень, чтобы было куда матери носить свои слёзы и пироги в канун зимнего солнцестояния. Да не тут-то было. Чую: жива. Печёнкой чую.

Я так злюсь на тебя, на положение, в котором, спасибо тебе, очутился, на выбор, перед которым ты меня поставила. Принимать или отвергать? Что мне сделать с тобой, если ты вернёшься? Прогонять не хочу, но и косых взглядов не потерплю: вон какой бесхребетный оказался, девка перед самой свадьбой нагуляла, небось, а он растит чужака, носа не воротит. Но пока этот грёбаный выбор только маячит на горизонте, я жду тебя. Жду каждый вечер на этом берегу, в нашем с тобой секретном месте. Никто не знает, где ты. И я среди них такой же рядовой незнающий. Или кто-то всё-таки посвящён в твои тайны? Кто он, если так?

Ты будто бы разлюбила меня, засомневалась в нашем совместном будущем. Так ли это? Если бы только знать, где тебя искать, я бы нашёл, приехал бы за тобой. А что, если я тебе больше не нужен? Да ничего, забрал бы домой, а там уже разбирались бы, что к чему.

В городе без тебя всё не так, всё не такое стало. А если посмотреть, ничего особо и не изменилось вроде. С уловом полный порядок, как ты поняла. Вчера с парнями пивка выпили, сегодня тоже пойду, плохо одному. Отца твоего видел, он мне ничего о тебе не говорит, поболтали о погоде да о планах, готовятся, говорит, к свадьбе. Я спросил: а ну не вернётся? А он мне: куда ей деваться – вернётся, дурью помается и затоскует, если уже не затосковала. Я, говорит, плохо воспитал её, моя вина, всё жалел, щадил, за всё детство пальцем ни разу не тронул, вот она и расхрабрилась. Так-то она хорошая, красивая, нарожает тебе детишек, ждать будет, ты только не распускай её, построже с ней. На том с ним и расстались.

Ночь уже, а я лежу на дне лодки и пялюсь в небо, будто где-то там можно выискать тебя. Я сам не свой становлюсь, как подумаю, что мы не увидимся больше. Возвращайся, Паскаль. Я жду тебя на нашем берегу.

День третий

Я

Жизнь удалась, да. Карта Западной Европы в клочья, и всё это пёстрое конфетти зачем-то свалено в углу комнаты, там, где самое место огромной греческой вазе с сухими цветами. Нет, выпали какие-то всё не те города, заросшие дороги с заброшенными домами по обочине, не те пейзажи. В детстве всегда хочется провалиться в потайную яму в песке и очутиться в мёртвом городе, чтобы наворовать из магазина разноцветных леденцов, напиться лимонада до колик, накататься на белом пони по кругу в городском парке. В детстве обычно хочется какой-то ерунды. Вырастая, понимаешь, что это и была жизнь: бесконечные фантазии, будоражащие кровь желания. Потом их приходится сублимировать, воссоздавать, оживлять. Но всё не то.

Замечали, что спящие люди чаще всего похожи на мёртвых? Ладно, не все. Самые красивые и родные – на ангелов, обретших кровь и плоть. Только не эти, ничего подобного. Эти напоминают заброшенный кукольный театр со сваленными в кучу марионетками. И дело здесь не в ролевой расстановке, скорее во всепоглощающем ощущении конца, который стоит за углом, пока мальчишка с разбитыми коленками считает до десяти, закрыв глаза руками, уткнувшись лбом в дерево. Нет разницы, кто проснулся первым, кто опешил, найдя себя в чужой постели, кто что подумал, хотя, конечно, это была Паскаль. Нет разницы, кто сварил кофе, похожий на подкрашенную акварелью воду, лёгкий и приторный на вкус, кто сжёг тосты, кто пересолил глазунью.

Тишина, отвоевавшая себе пространство между этих двоих, не подходила им в качестве донора – не тот резус, не тот объём, не та группа. Тишина, не вышедшая рангом, мастью, костью – спасла бы кого-то, кого ещё можно спасти. Не этих. Вам, должно быть, кажется, что не так сложно всё устроить между ними, что-то наладить, как-то подклеить. Дай вам волю, вы освежили бы сюжет, подкрасили бы декорации, подшлифовали героев. И всё сложилось бы в красивую сцену, зашевелилось, завертелось, заиграло бы.

Такие мысли частенько посещают тех, кому уготована участь наблюдателя (девятнадцатый ряд, крайнее кресло слева… дешёвые места, не видно ни выражений лиц, ни морщин на лбу, ни блеска в глазах). Меня они тоже посещают.

Как-то на одной из безликих улиц какого-то обшарпанного мегаполиса перед баром Певице довелось увидеть странную скульптуру: маленькая голубоглазая девочка скармливает своё сердце белой медведице. Вскоре воспоминания о ней заместились чем-то более волнительным и важным, но не стёрлись до конца,