Строгоновы. 500 лет рода. Выше только цари - Сергей Кузнецов

Где-то здесь, в Библиотеке, хранились рисунки самого графа Павла и его сестры графини Софьи, относящиеся к тому самому «великому путешествию Строгоновых в Италию» 1839-1840-х годов, рассказ о котором был уже обещан.

В Риме с мыслью о развитии дарования детей отец, граф Сергей Григорьевич, нанял для занятий уже знаменитого в ту пору акварелиста Соломона Корроди. Полностью важный фрагмент воспоминаний Ф.И. Буслаева — гувернера многочисленных детей Строгонова — выглядит следующим образом: «Щедро одаренная умственными и нравственными качествами, она умела соединить в себе поистине творческое дарование с технической способностью в тщательной отделке подробностей.

Когда в Риме училась она ландшафтной живописи у знаменитого в то время Корроди вместе со своим братом Павлом Сергеевичем, который был старше двумя годами, далеко опережала его в старательной обработке подробностей, между тем как он ограничивался бойкими мазками кисти, долженствовавшими означать его гениальность».

Из текста может сложиться впечатление, что речь о живописи, но Корроди был акварелистом. Неделя — небольшой срок для занятий. Затем Строгоновы вновь вернулись в Рим. Теперь уже на больший срок, возможно, тогда начали учиться (или возобновили свои занятия). Весь этот промежуток между визитами в Вечный город они рисовали.

Средства семьи позволили графу П. Строгонову исполнить детскую мечту — завладеть картиной Чимы да Канельяно

В 1930 году в Русский музей из Строгоновского дворца поступило 132 рисунка, подавляющее большинство которых представляет виды Южной Италии, сделанные в 1839-1840-х годах и исполненные карандашом (на лицевой стороне или обороте почти каждого листа надписи на французском языке определяют сюжет, на некоторых также стоит дата). Все произведения, которые, без сомнения, попали в дом на Невском из сергиевского дома, были записаны в инвентарь музея как работы неизвестного художника, хотя на некоторых из них стоят инициалы «Р. S.». Рисунки собраны в папки, на двух из которых упомянут Павел Строгонов. Воспоминания Ф.И. Буслаева дают возможность понять, что «рисовальщиками» были оба — брат и сестра, — а также объяснить, почему рисунки оказались затем в доме на Сергиевской.

Свидетельство гувернера показывает, что помимо рисовального, Софья имела также литературный талант, сочинив неизданный и не найденный пока роман о русской барышне, которая скончалась при родах второго ребенка. Та же судьба ждала ее саму после свадьбы с графом И.П. Толстым. Этот брак, по мнению Ф.И. Буслаева, должен расцениваться как нелепость, некий компромисс отца с родственниками. Приведу еще один фрагмент его бесценных воспоминаний:

«В семействе графа Сергия Григорьевича всегда наблюдался самый строгий этикет, самое безупречное приличие. Поутру он выходил из своей спальни в соседний с нею кабинет, уже одетый в военный сюртук и пил кофей, сопровождая его курением сигары. Дочери его не смели приходить в комнаты, занимаемые их братьями, и поэтому, разумеется, не видели их в дезабилье. Сыновья графа, меняя с годами детскую курточку на фраки, должны были являться к обеду не иначе как в этом парадном костюме. Тот же этикет соблюдали и мы с гувернером Тромпеллером. Теперь вы поймете, какой эффект произвели на нас всех грубый цинизм и бесцеремонное — скажу — халатное обращение графа Толстого с его женой, будто намеренно выставляемое им напоказ перед всеми нами. Не смогу забыть одного осеннего вечера, когда после обеда все мы по заведенному обычаю из столовой перешли в биллиардную комнату.

Графиня Софья Сергеевна Строгонова — вторая выдающаяся женщина из этого рода с таким именем, ранее неизвестный гений художественной семьи

Граф Сергий Григорьевич с кем-то играл на биллиарде, из нас кто следил за игрой, кто втихомолку разговаривал с соседом. У окна сидел граф Иван Петрович Толстой рядом с Софьей Сергеевной, вдруг он охватил ее обеими руками, посадил к себе на колени и, крепко обнявши, стал целовать, начиная от щек и горла до самой груди. Все присутствующие были мгновенно поражены таким неслыханным и не вообразимым позорищем и в смущении стремглав бросились в разные стороны. Когда я выходил за дверь, то услышал кем-то произнесенное слово „Негодяй!“».

Обвиненная в измене мужем графиня Софья Сергеевна скончалась 13 февраля 1852 года через двенадцать дней после рождения дочери Натальи. Граф Сергий Григорьевич забрал ее и маленького внука Петра к себе, зятю позволял лишь навещать их.

Акварели сестры аккуратно сохранил граф Павел Сергеевич.

В восьмиугольном зале первого этажа дома на Сергиевской выставлялся хорошо известный знатокам портрет Петра Великого в круге. Для графа Павла Сергеевича холст представлял собой еще одно произведение из дома на Невском, важное для него, осмелюсь предположить, не столько по художественным, сколько по идеологическим причинам. Кроме того, это одно из самых загадочных произведений русского искусства XVIII века. До сих пор даже исследователям почти неизвестно, что полотно, которое достаточно долго приписывали А. Никитину, происходит из Англии, и это обстоятельство, возможно, станет еще одним важным аргументом противников такой атрибуции.

Портрет Петра в круге — семейная реликвия рода Строгоновых

7/19 октября 1807 года протоиерей при церкви русской миссии в Лондоне Яков Смирнов отправил письмо П.А. Строганову. «Николай Михайлович Лонгинов писал ко мне… что ваше Сиятельство очень желали бы иметь портрет Петра Великого, который изволили видеть in my drawing Room, ибо он де вам показался очень хорошим. Ваше замечание, конечно, справедливо. Многие здешние знатоки весьма оной хвалили, сказывая, что оной неотменно должен быть оригинал и хорошаго живописца, и деньги мне за оной даже предлагали. Но тогда я надеялся еще очень долго жить, а затем и хотелось всегда иметь перед собою сего беспримерного Государя. Теперь же я уклоняюсь уже к старости; затем хотя и не могу сказать, чтобы я расставался с сим портретом без сожаления, но… ему нигде нельзя быть лучше как в собрании вашем, и я весьма рад буду, если оной и в вашем драгоценном собрании признан будет хорошим…»

В следующем письме от 6/18 января 1808 года Смирнов выражает удовлетворение, что посылка с портретом дошла до П. Строгонова, и беспокоится лишь, в благополучном ли состоянии портрет, «ибо мне весьма желательно, чтобы он был в России и в толь прекраснейшем собрании… Он того стоит, ибо лучших портретов либо мало, либо может быть и вовсе нет».[68] Перевезя в свой дом портрет, который так нравился его предку и тезке, граф Павел Сергеевич подтвердил верность заветам основателя империи. Сам его дом представлял попытку вернуть золотое время, возродил на некоторое время идеал графа Александра Сергеевича-первого — использование достижений других цивилизаций для прогресса собственного Отечества, что вполне соотносилось с западническим духом реформ императора Александра II, своеобразным манифестом, в честь которых был дом на Сергиевской. Как свидетельствует князь В.П. Мещерский, зимой 1861–1862-х годов Петербург увидел блестящие балы Паниных, княгини Кочубей (вероятно, Елизаветы Васильевны, композитора-дилетанта), Э.Д. Нарышкина, С.С. Бибиковой, графа Павла Строгонова.