Строгоновы. 500 лет рода. Выше только цари - Сергей Кузнецов

Поскольку желаемого места писатель не получил (Гедеонов отдал его какому-то своему родственнику), в 1864 году Дмитрий Васильевич оказался на посту секретаря Общества поощрения художников. Он оставался на нем в течение двадцати лет, блестяще проявив свои организаторские способности. Судя по всему, важнейшую роль в назначении Григоровича сыграло покровительство графа Павла Сергеевича, которому писатель однажды признался: «С тех пор как я познакомился с Вами, я часто и совершенно невольно обращался к Вам мысленно, каждый раз, как получал какое-нибудь сладкое художественное наслаждение. Это делалось очень просто, само собою, в уверенности в искреннею и горячую любовь Вашу к предмету художества — столь мне близкому и дорогому».[65] Одна из следующих глав будет посвящена сотрудничеству Строгонова и Григоровича в ОПХ. В очередной раз продолжим знакомство с домом, следуя тексту писателя и рассматривая попутно акварели Жюля Мейблюма и фотографии Джованни Бианки.

Не унаследовав дом прадеда и получив только имя его сына, граф Павел Сергеевич попытался создать нечто достойное невскому дому рода, дать начало новой меценатской ветви Строгоновых. Трудно заподозрить его в прямом копировании (лишь салон Гюбера Робера смотрится цитатой), получился новый, соответствующий духу времени, вариант.

Глава 2

Собрания

Собрания графа Павла Сергеевича были вписаны в исключительные по красоте интерьеры. В настоящее время они подобны потрепанным декорациям долго гастролировавшего театра. Столетием ранее, когда предметы и люди находились на своих местах, все было гармонично, давало наслаждение глазу и пищу для ума. Как все устроилось (и как все можно было бы восстановить при известных условиях), мы можем понять только благодаря заботе владельца о фиксации видов фасадов и самых значительных залов замечательного памятника.

Можно предположить, что феномен здания на Сергиевской стал результатом уникального сотрудничества давным-давно знакомых друг другу просвещенного заказчика-коллекционера, архитектора и писателя. На долю Д.В. Григоровича выпало сочинение некоего «мифа дома». Ведь именно он сообщил читателям «Пчелы», что «по мере того как собрание росло и предметы умножались, приходила мысль об устройстве дома для их помещения, дом устроился в виду расположения в нем купленных вещей… каждой вещи предназначался заранее уютный угол, каждая стена и окно выводились с целью выгодной установки и освещения. И вещи и дом вяжутся, следовательно, в одно неразрывное целое, представляют одну живописную гармоническую картину».[66] «Предметы искусства приобретались лично настоящим владельцем и каждая вещь занимала в доме свое строго определенное место», — писал Григорович в другом месте.[67] По моим сведениям, дело обстояло не совсем так (значительная часть живописи пробреталась позже), но сказано красиво и убедительно.

Многие живописцы XIX века были литераторами, а некоторые сочинения писателей представляют собой «полотна», набросанные словами.

Большое место в описанном Григоровичем «Доме коллекционера» занимали характеристики отдельных вещей, в частности скульптуры Фавна, которая находилась в упомянутой Зеленой гостиной и принадлежала к числу главных сокровищ дома. Длительный путь к дому на Сергиевской и связь с именем Микеланджело вызвал к жизни патетический пассаж Григоровича: «Что нам в этом фавне, как мифе древности?

Он не возбуждает даже нашего любопытства! Но творческая сила художника вызвала его из мрамора, вдохнула в него жизнь, поставила его перед нами, — и чужое сделалось вдруг и понятным, и сочувственным». В настоящее время произведение, украшающее Государственный Эрмитаж, приписывается Бачо Бандинелли.

Вид кабинета Д. П. Бутурлина

Фавн Бандинелли

До 1849 года скульптура принадлежала историку Д.П. Бутурлину (1790–1849), отцу жены Павла Сергеевича. Она показана на картине с видом его кабинета, написанном A.A. Зеленским два года спустя после смерти историка (Государственная Третьяковская галерея). Фигура владельца вписана в интерьер. Работа Бандинелли стоит на почетном месте на фоне красной драпировки под портретом императора Александра I. В собрании Тамбовской областной картинной галереи хранится небольшая копия с картины Зеленского, написанная маслом на картоне и без изображения Бутурлина. Это обстоятельство ввело в заблуждение искусствоведов, и долгое время картина считалась изображением кабинета Строгонова. Публикация в 2005 году иллюстрированного каталога живописи Третьяковской галереи первой половины XIX века позволила понять истинное положение вещей. Осталось сказать, что Бутурлин завещал шедевр своей теще A.A. Камбурлей (1783–1864). И лишь после ее кончины «Фавн» перешел к внучке Анне Дмитриевне, к тому времени супруге графа Павла Сергеевича. Мейблюм поспешил запечатлеть «Микеланджело» в интерьере страстного коллекционера.

В доме находилось большое число фарфоровых ваз, среди них особенно выделялась стоявшая в Столовой и относившаяся к XV столетию китайская «Vasea Elephant blanc».

По горлу ее украшали горизонтальные углубленные пояски, с рельефными изображениями облаков — символические знаки достоинства высших гражданских должностей. Если восточные коллекции находили себе место в петербургских домах достаточно редко, то фламандским и голландским собраниями Строгонов соотечественников явно не удивил.

Со времен Петра Великого сотни картин из западных стран находились в императорском и частных собраниях. Но и в этом разделе был свой шедевр — «Исповедник» Рубенса. «Полные улыбающиеся губы монаха, отражающие доброту и склонность к материальным благам жизни и юмору, взгляд умный и тонкий, но без лукавства, — все это показывает сродство между обоими лицами, то есть между художником и его моделью», — писал Григорович.

Покинем теперь парадный этаж, где было относительно мало произведений искусства, и направимся на первый, например в Библиотеку.

Ваза белого слона — самая знаменитая ваза дома графа Павла Сергеевича

Здесь находились две картины, особенно поразившие графа Павла Сергеевича во время поездки с отцом в Италию. Одна из них — «Снятие с креста» Чима да Канельяно, происходившая из собственности монастыря кармелитов в Венеции, другая — шедевр Джан Франческо Майнери «Несение креста», увиденный юным Строгоновым в галерее Марескальки в Болонье уже на обратном пути в Россию. Возможно, были и другие сильные впечатления от творчества итальянских мастеров, и попытки завладеть другими шедеврами, но только два указанных полотна граф приобрел в собственность в 1850-е годы.