Собрание сочинений. Том 2. Путешествие во внутреннюю Африку - Егор Петрович Ковалевский

играли важную политическую роль. Не будем говорить о сохранившихся статуях и барельефах в египетских храмах, напоминающих сильно негритянский характер, скажем только, что по изысканиям Шамполиона младшего положительно известно, что мать Аменофиса III, жена Тутмозиса IV, известная под именем Тмау-Гемва, была негритянка. Шамполион видел портрет этой царицы в гробнице в Фивах, и относит царствование ее к 1687 году до христианской эры. Далее, укажем еще на один факт: в гробницах Бибан-эль-Молук, в Фивах, изображен целый ряд фигур, по-видимому разноплеменненных. «Рассматривая их, говорит Шамполион младший, я убедился, что тут хотели изобразить обитателей четырех частей света, расположенных по древней системе Египта: 1) жители Египта, по скромному понятию древних народов, составлявшие одну часть света, 2) за ними шли собственно жители Африки, негры, 3) азиатцы и наконец 4) (я стыжусь сказать, что наше племя следует последним, в этом ряду) европейцы».

Нечего подробно рассматривать черты лица второго ряда фигур, схваченных, впрочем, довольно точно: по цвету кожи, вы сейчас отличите негров; ошибиться нельзя. Из этого видно, какое высокое понятие имели о неграх египтяне, в то время просвещеннейший народ мира. Из азиатов изображены чаще персы, более других известные египтянам, – в широкой одежде, с густой черной бородой. Наконец, в конце других, следуют фигуры полунагие, с бычачьей шкурой за плечами, с перьями на голове и с палицей в руке. Голубые глаза как-то тупы, рыжеватая борода жидка, вся наружность дика и неприязнена: это – европейцы!

Глава VIII. Обратный Путь. Болезни

Опять белая лошадь с колокольчиком на шее и с черномазым существом, в виде человека, на спине; опять рев верблюдов, хлопанье курбача, крики и возгласы на всех языках; но на этот раз, громкий смех и шутки, более или менее забавные, оживляли сборы и суматоху, которые прежде являлись под тяжелым гнетом общего уныния и злой взыскательности. Все возвещало что-то новое, что-то доброе…. Мы собирались в обратный путь!..

Особенно рады были турки, окружавшие нас: детски, бессознательно выражали они свое удовольствие и приязненно толковали с нашими штейгерами, несмотря на то, что очень мало понимали друг друга. Последние были не менее довольны, но сохраняли серьезный вид должностных людей, и только порой слышалась острота, обращенная к арабу-вожатому или к верблюду, вроде следующей: эй, земляк, опусти, пожалуйста, хоть маленько горб: словно на шиле сидишь. – Но в толпе веселых и счастливых было двое, которые грустно смотрели на все приготовления. Для них, вновь оживших европейской жизнью, наставала прежняя бесцветная, темная череда дней, которая вела оскорбление за оскорблением, унижение за унижением…. Мы было исторгли на время этих людей из тяжелого положения; но теперь они оставались на жертву своей судьбы: болотная зыбь невежества и предрассудков разверзалась перед ними более и более и готова была захлебнуть их. Что ж? Опять привыкнуть! К чему не привыкает человек!

Я пошел проститься с окрестными горами и горными долинами, где, убитый зноем и усталостью, так часто останавливался. Они, еще недавно нагие, сожженные солнцем, теперь, в неделю что я не видал их, в неделю проливных дождей, покрылись яркой зеленью, и мириадами чудных лилий и ирисов. Жизнь проявилась всюду; показалась из расщелин иссякшей земли, из пещер, между камнями; а еще так недавно смерть была здесь! Множество насекомых и птиц наполняли криком, песнями, чириканьем воздух, порой, пробегало какое-нибудь крупное животное: дикий буйвол или антилопа, убегая от наступающих периодических дождей. Даже зверь бежит от них: нам ли оставаться!

Я поспешил возвратиться к балаганам. Весь отряд и генерал-губернатор ожидали меня. Сознаюсь, весело вспрыгнул я на свою лошадь и пустился в путь, в сопровождении всего населения Кассана, белого и черного. Через полчаса мы остановились, и после долгих взаимных уверений в крепкой дружбе и пламенной любви, простились с генерал-губернатором; простился я и с частью отряда, возвращавшегося в Кассан, простился со всеми, с которыми сжился в короткое время, которые служили мне верно и может быть любили меня, – простился навеки!.. Раздался барабанный бой, и часть отряда отправилась с генерал-губернатором на юг, в Кассан, а часть со мной, на север, холодный, но милый север. Все то же черное существо гарцевало передо мной на белой лошади, и как черная судьба вела нас к беде; но беда, дожидавшаяся нас впереди, была сокрыта темной завесой; никто ее не видел, и потому всякий утешался настоящим, так редко представлявшимся нам в блестящем свете.

Первый ночлег мы провели еще на Тумате. Ночь была чудная. Полный месяц светил ярко и дождевые капли, как фенокиты блестели на яркой зелени негритянских лимонных деревьев. Природа и здесь развернулась во всей своей экваториальной красе; воздух был душен от запаха жасминов, покрывавших всю горную долину, где мы раскинули свой лагерь; огромные костры, разложенные для предохранения лагеря от нападения диких зверей, как будто сознательно играли с лучами месяца, то накидывая тень на чудную картину, смутно развертывавшуюся перед нами, то обдавая ее ярким светом. Истомленные зноем и трудом, мы жадно вдыхали в себя мягкий, влажный воздух, на душе было легко и весело. Как величаво таинственен в своей тишине этот лес, как живописно отражался на его темном фоне громадный пень баобаба, как разнообразны предгорья и еще разнообразнее раскинутый на них лагерь!.. Чудная природа!.. Как будто душа росла и росла, чтоб достигнуть до величия ее!.. О, до сна ли тут было! Я видел негров, которые, небольшими купами, просиживали до полуночи, будто и им жаль было расстаться с таким чудным зрелищем.

Я не поведу вас за собой день за днем по обратному пути: быстро перенесу я вас, останавливаясь только изредка, у предметов, которых мы еще не видели, до тех мест, пока своротим на новый путь, в Малую Нубийскую пустыню.

На другой день встретил я каваса, в сопровождении нескольких солдат: это был нарочно посланный ко мне из Каира, с письмом и газетами: тут узнал я впервые и за раз о всех переворотах в Европе: что ж это, подумал я сначала, газетный пуф, что ли? Но вскоре, увы, убедился, что это не пуф, но горькая истина.

На пятый день достигли мы Россероса, составляющего последнюю террасу гор. Мы опередили периодические дожди, которые у предгорий, еще не начинались: тут оставили мы Ц.; он решился дождаться дождей, чтобы видеть здешнюю флору в полном развитии.

Отдохнувши немного, простившись с Ц. и нашим отрядом, мы сошли в дагабии и пустились по течению Нила. Опять колокольчик…. Я уже думал увидеть белую лошадь и черное существо перед собой, но нет! Колокольчик висел на вершине мачты,