Полёт: воспоминания - Леонид Механиков

— Я спрашиваю — кто ты такой?! Чего пришёл?

Ничего не понимая, я поглядел на ребят. Они были какие-то пришибленные, и никто не стал объяснять, почему я пришёл в эту комнату. Я поставил гитару «к ноге» и отрапортовал: «Лейтенант Механиков, прибыл из клуба!»

— Чего ты ходил туда!? Почему с гитарой?!

— Я там играл.

— Ты сюда приехал летать или играть?

— Так точно! Летать!

— Пилот значит? — он как-то резко вдруг засмеялся, и мне стало жутко от этого смеха: рот смеялся, смех слышался, но глаза! Глаза были всё так же пронзительны, в строгом прищуре, я бы сказал — презрительные, даже ненавидящие! Я перепугался окончательно, холодок прошёл по спине. В голове вертелся фейерверк ситуаций. Я уже явно видел, как меня вышибают из авиации, судят судом офицерской чести, переводят в солдаты, там судят судом военного трибунала…

Покрышкин вдруг резко оборвал смех, но всё так же пронзительно смотрел на меня. Потом вдруг поднял правую руку ладонью вверх на уровень головы, левую руку ладонью к себе направил в сторону правой руки и опустил её на уровень пояса:

— Вот! Вот! Что будешь делать?

Тут меня осенило: да это же он показывает ситуацию воздушного боя, когда ты завис вверх тормашками без скорости, а снизу к тебе подгребает противник! Действительно без скорости! Вон правая ладонь дрожит как самолёт перед сваливанием в перевёрнутый штопор! Я подскакиваю к нему, подставляю к его кисти свой кулак (вроде к нем зажата ручка управления) осторожно вывожу свой самолёт в крен 90 градусов и опускаю нос самолёта разворотом с набором скорости в сторону противника. Покрышкин с интересом посмотрел на меня:

— Молодец! Будешь летать со мной!

Коленки у меня задрожали, и я чуть не сел на пол. Покрышкин обвёл всех ещё раз своим пронзительным взглядом и вдруг резко вышел из комнаты. Сердце у меня готово было выскочить из горла. В висках стучало. Ноги стали будто ватными. Я присел на кровать. Ребята молчали. Молчали долго.

Дверь вдруг снова отворилась, и в проёме показалось круглое лицо далеко не молодого старшего лейтенанта.

— Валька здесь?

Мы молчали.

Старлей оглядел комнату.

Вальки не было.

— Валька, говорю, здесь был? Чего молчите?

Кто-то прокашлялся и хрипло спросил: «Какой Валька?»

— Покрышкин! Капитан Покрышкин! Говорят к вам пошёл!

Тут нас осенило: так это не Покрышкин был! Это не комкор! Это другой! Тот генерал. А этот — капитан! Сразу все загалдели, наперебой стали рассказывать старлею, как он нас всех перепугал, что он проводил с нами занятие по тактике воздушного боя…

Старлей едва успевал поворачивать голову от одного к другому:

— Точно. Это был он. Это Валька. Воевал, говоришь? Значит выпивши.

— А я — Базарнов. Коля Базарнов. Старший лейтенант Базарнов. Ещё со времён Валерия чкалова старший лейтенант. И «Победа» есть у меня. Новенькая. Командир полка на газоне ездит, а я на «Победе»!

— Куда он пошёл?

Усвоив, что Валька опять исчез, старлей Базарнов, кряхтя и чертыхаясь, пошёл искать Вальку.

Мы стали укладываться на ночлег… Проснулся я оттого, что замёрз.

Было около восьми.

В окна пробивался дневной январский сумрак.

После вчерашнего, полного событиями первого дня в первой в жизни строевой части, пилоты спали вповалку. Где-то тарахтел телефон. Я босиком пошлёпал в коридор. Звонил дежурный по полку. Ругался, что до сих пор нас нет в столовой, что личный состав после завтрака уже прибывает на построение, а нас до сих пор где-то черти носят. Я заскочил в комнату: «Подъём! Опаздываем на построение! Дежурный звонил! Завтрак проспали, в 8.20 построение!» Ребята привычно повскакивали с кроватей и стали натягивать портки. У туалета завертелся вихрь: всем было некогда. Каждый торопился как мог: одной рукой чистил зубы, другой пытался бриться — негоже на первое построение небритым. Вроде собрались. Все? Нет, ещё Карпухина не хватает. Где Карпухин? Кто-то побежал в комнату Карпухина. Вернулся удивлённый: нет Карпухина! И дверь входная закрыта изнутри, ещё никто не выходил, а Карпухина нет. Да куда же он мог деться? Зашли опять в его комнату. Из комнаты Карпухина раздались сначала возгласы удивления, а затем громовой хохот: на койке Карпухина, скорчившись от холода, лежало тело Карпухина, голова же его, рыжая, и, точно под цвет его рыжих собачьих унтов, была засунута в голенище его же собственного унта, лежащего у кровати на батарее. Ночью отключили отопление, стало холодно, и он спрятался от холода в собственном унте… На построение Карпухин всё-таки успел, но без завтрака в этот день остался.

Долго мы потом вспоминали его рыжие унты… Действительно, мы попали в парадную дивизию. Кроме боевого дежурства на нашу дивизию была возложена почётная обязанность представлять реактивную авиацию нашей страны на парадах, летать над Москвой, над самой Красной площадью. Нас распирало от гордости. Мы никак не могли поверить в то, что мы парадники.

Поверили тогда, когда нам выдали офицерские кортики. Боже мой! Офицерский кортик! Честь и гордость офицера! Нас распределили по звеньям.

Трудно сказать почему, видимо, потому, что у нас базировались на аэродроме транспортники (так мы называли военно-транспортную авиацию, другими словами — грузовые самолёты), да и сам аэродром стоял на перепутье воздушных дорог. Потому текучка народу в лётной столовой была довольно существенной, — ежедневно кто-то прилетал, кто-то улетал, но в гарнизоне был острый дефицит хлястиков.

Хлястик — это, в общем-то, не играющая никакой роли в носке шинели деталь её, пристёгиваемая на двух пуговицах, расположенных на пояснице.

По-видимому, когда-то, когда шинели имели запас по ширине, этот хлястик и играл роль застёжки, стягивающей складку шинели на спине. Во всяком случае, складка на шинели осталась — так положено было шить шинель, — только эта складка так и оставалась зашитой. Шов на этой складке распускался для проформы на два-пять сантиметров, так только чтобы патруль не придрался, во всяком случае, на поясе эта складка была застрочена, и хлястик был шинели абсолютно не нужен, он превращался просто в деталь украшения одежды. Тем не менее, шинель без хлястика носить было не положено: это уже являлось нарушением формы одежды. Никто не знал истории возникновения дефицита хлястиков во Ржеве. Скорее всего, когда-то у кого-то оторвались пуговицы вместе с хлястиком, который остался валяться где-либо в питейном заведении и непутёвый хозяин не нашёл ничего лучшего как отстегнуть себе хлястик с чужой шинели.

Хлястики мы берегли. За хлястиками мы следили бдительнее, чем за фуражками: пришёл в столовую, отстегни хлястик, положи его в фуражку, а фуражку — с собой. Так продолжалось чуть ли не год, пока не сняли хлястика у самого начальника политотдела корпуса. Тогда вдруг в лётной столовой появился в гардеробе стол, заваленный хлястиками, — скорее всего специально был дан заказ в мастерскую — и эпопея с хлястиками на этом закончилась.