Гранд-отель «Европа» - Илья Леонард Пфейффер

и правда, но я не о том. Когда вы были в моем возрасте, вы уже давно ходили в школу и досконально разбирались в таких сложных предметах, как история, география, искусство и литература, которыми мне, скорее всего, никогда не овладеть.

— Мне часто приходит в голову мысль, — сказал я, — что знание предметов, о которых ты толкуешь, — балласт еще больший, чем американские чемоданы.

— Вы хотите меня успокоить. Я признателен вам за ваши слова, но я знаю, что вы говорите неправду. Такие люди, как вы, господин Пательский, госпожа Альбана, господин Волонаки и господин Монтебелло, дышат культурой, насквозь пропитанной прошлым. Одной ногой вы живете в истории. Меня тяготит то, что мне о ней почти ничего не известно.

— Ты же сам утверждал, что будущее важнее прошлого. Ты был прав, Абдул. Я не лгу, когда говорю, что в каком-то смысле ты понимаешь мир лучше всех нас. Мы живем в допотопном заповеднике, в котором что есть мочи стараемся сохранить нашу медленно угасающую культуру, в то время как мир, где создается будущее, бушует не здесь.

— Я бы хотел быть частью вашего мира, — сказал Абдул. — Я мечтаю, чтобы однажды вы меня в него приняли. Но я знаю, что этот день никогда не наступит.

— Думаю, нам всем было бы полезнее учиться у тебя, а не наоборот. У тебя есть будущее, а у нас его нет.

— Вы много читаете, господин Леонард Пфейффер?

— В данный момент — нет. Я приехал в гранд-отель «Европа», чтобы писать, а когда пишу, то мне не до чтения. А ты? Какие книги читаешь ты?

— Господин Монтебелло разрешил мне пользоваться библиотекой. На полках там стоят главным образом старые, мудреные книги, их-то я и стараюсь читать, хотя и не все в них понимаю.

— А какая у тебя любимая книга? — спросил я.

— Старая, мудреная книга, которую мне посоветовал прочесть господин Монтебелло, так как в ней рассказывается об иммигранте вроде меня. Это единственная книга в моей комнате.

— Кто ее написал? Как она называется?

— Все время забываю. Но я прочитал ее уже шесть раз. Если вам интересно, могу как-нибудь вам ее показать.

— Непременно. И мне бы очень хотелось услышать продолжение твоей собственной истории. Знаешь, я записал все, что ты мне рассказал.

— Я весьма польщен, — сказал Абдул, но польщенным он не выглядел.

— В прошлый раз мы остановились на вашей встрече с Ахаем. Расскажешь мне, как вы добрались с ним до моря?

— Лучше в другой раз, — сказал он. — Это не очень хорошая история.

Я понял, что упорствовать не стоит. Его и вправду что-то мучило. Не оставляя попыток его приободрить, я решил кардинально сменить тему.

— Как тебе эта американская девушка, Абдул?

Моя тактика сработала. Он улыбнулся.

— Не мне судить о наших гостях, — сказал он. — К тому же, по-моему, этот вопрос лучше переадресовать вам. Я не мог не заметить, как внимательно вы ее разглядывали.

— Абдул! Это невежливо.

— Вы можете рассчитывать на конфиденциальность с моей стороны. Господин Монтебелло дал мне на этот счет четкие инструкции.

Затушив сигарету в цветочном горшке, он поднялся и со смехом скрылся в отеле.

3

Во время меренды в Китайской комнате на меня буквально набросилась французская поэтесса Альбана. Заприметив меня за столом в компании Большого Грека, она ринулась ко мне точно танцующий скелет из мультфильма; кремовая блузка и юбка-брюки бешено трепыхались на ней, будто отчаянно хотели обрести опору. И пока грек с лоснящимся лицом выразительно подмигивал, не удержавшись от жеста, который можно было бы истолковать как непристойный, она прошипела мне на ухо, что ей необходимо со мной поговорить. Поскольку мысль о том, чтобы удовлетворить сию потребность в присутствии грека, показалась мне не совсем удачной и, по моим ощущениям, еще в меньшей степени отвечавшей намерениям поэтессы, я попросил Альбану доставить мне удовольствие, позволив сопровождать ее на прогулке в розарий (или то, что от него осталось). Она агрессивно кивнула, развернулась и вышла. Я встал из-за стола, застегнул пиджак, извинился перед сотрапезником и последовал за ней.

— Поосторожнее там кувыркайтесь, — крикнул Большой Грек. — Смотри не переломай ей кости.

Его раскатистый смех летел мне вдогонку.

Она ждала меня на каменной скамье под перголой и не производила впечатления человека, которому срочно требовалось поговорить. Она меня игнорировала. И даже не подняла глаз, когда я к ней подсел.

Я спросил, чем могу быть ей полезен.

— Мы ведь собирались на прогулку? — сказала она, поднялась и зашагала прочь.

Я двинулся за ней. По хрустящему гравию мы направились в сторону фонтана.

— Скульптура в форме головки полового члена, — сказала она, — из которой триумфально брызжет в небо плодоносная струя. Мир полон символики мужского доминирования. Но такие, как ты, этого не замечают.

Она была права в том, что предложенная ею интерпретация садовой декорации до сих пор не приходила мне в голову.

Я спросил, не об этом ли она срочно хотела со мной переговорить.

— В некотором смысле, — ответила она, не уточнив, однако, в каком именно смысле ее недовольство фонтаном касалось темы предстоящего разговора.

В неловкой тишине мы продолжали хрустеть по гравию. Ее молчание наводило на непродуктивные мысли. Я вспомнил, что Клио была последней женщиной, с которой я гулял. До встречи с Клио я не имел привычки прогуливаться в компании женщин. А с Клио мы гуляли часто. То был наш способ поиска приключений. Во время прогулок мы совершали путешествия по истории Генуи, Венеции и иных древних городов, изо всех сил стараясь затеряться в веках. Клио тоже всегда объясняла мне смысл памятников, пусть и с большей исторической ответственностью и меньшим упором на возможный злой умысел, который в свете развращенного современного мира можно было бы усмотреть в их символике. Мои прогулки с Клио были заговорами, с помощью которых нам удавалось убежать из этого развращенного современного мира. Мы всегда ходили за руку. Интересно, что случилось бы, если бы в качестве антропологического эксперимента я схватил костлявую руку Альбаны. Она бы, скорее всего, превратилась в лед и, возможно, пронзила меня острыми как бритва сосульками. Мне стало холодно. Я заскучал