День учителя - Александр Изотчин

А на следующий день после смелого предложения Ирины он обнаружил в почтовом ящике очередное творение Лавровой:

«Твой взгляд, твой вздох, твой жест —Равнодушия жесть.И после пути впотьмахОстался на злых губахКровавый привкус слезы.Уныло бормочут часы,Отсчитывая назадТвой вздох, твой жест, твой взгляд».

Прочитав стих, Андрей, подумал, что в его сознании не могут соединиться два образа: первый — Ирина, тонкая, умная девушка, пишущая стихи, над которой зло пошутила жизнь, и второй — Ирина, принимающая участие в свальном грехе, обманывающая мужа. «И халатик шелковый на ней был, как на Ильиной. Неужели такая же потаскуха? Но та от этого удовольствие получала, этим жила. А Лаврова? Ведь ее изнасиловали?!» — он не верил, что два таких разных лика могут совмещаться в одном человеке, один образ должен был вытеснить другой, молодость наивна, а потому в сознании Мирошкина победил первый, «хороший», образ Ирины. А тут еще во время очередной прогулки Ирина начала рассказывать о своем детстве, семье. Оказывается, ее отец был когда-то женат на другой женщине, но брак оказался несчастливым. Как-то его занесло в Заболотск, «испытания они там проводили», и молодой ученый познакомился с матерью Ирины — «скромной провинциалкой, сторонившейся мужчин». Это отстраненное отношение к мужчинам появилось у Лавровой-старшей после того, как ее в десятом классе чуть было не изнасиловали: «Они с подругой зашли в магазин за хлебом, а там какой-то однорукий ветеран, весь увешанный наградами и авоськами. Девчонки ему помогли донести покупки до машины. У него «Волга» была. Загрузили в багажник, ветеран предложил их подвезти, а завез куда-то не туда, к своему дому в частном секторе. Попросил сумки помочь занести. Они занесли. Дальше — чай сели пить. Он им сначала показывал свои старые фотографии, рассказывал, какой был молодой и красивый, угощал, потом закрыл в доме и сказал, что если хотя бы одна с ним не переспит, не выпустит. На счастье, к нему зашел сосед, девчонки вырвались и убежали. Так моей маме повезло. А мне — нет!» Ирину было жалко, изнасилование девушек теперь казалось Мирошкину чем-то само собой разумеющимся, происходящим во все времена и при всех режимах, а потому и оступившуюся девушку хотелось оберегать и любить. «Действительно, одним повезло больше — другим меньше. Все просто», — думал Андрей, когда через несколько минут они зашли в «подходящий» подъезд, где была черная лестница, использовавшаяся жильцами только при поломке лифта. Тут, поставив Ирину на ступеньку повыше, он ее и «отлюбил».

Вышли на улицу. Ирина рассказывала о том, как отец развелся с женой, женился на ее маме, как они мыкались без угла, «ведь квартиру он оставил первой жене», появились новые подробности о жизни в Якутии: «Родители думали там подольше прожить, денег скопить, но не вышло. Я болела часто, потом мама Артемом забеременела, как только смогли — тут же и вернулись сюда». Помолчали. «А вот эти две березки посадил мой дед. Он специально из Заболотска приезжал. Одну в честь меня, а другую в честь моего брата. Мы тогда только-только в Москву переехали. Меня сразу же танцами заниматься отдали. Хотели, чтобы у меня фигура хорошая была, стройная как березка. Им уже двенадцать лет — видишь, какие большие, — Ирина обратила внимание Андрея на два действительно разросшихся дерева, стоявших под окнами ее квартиры. — Как у Цветаевой: «Два дерева хотят друг к другу. Два дерева. Напротив дом мой». Потом, сидя на скамейке, Ирина читала ему свой дневник за время их знакомства. Написанное девушкой потрясло Мирошкина. Там он был неизменно «сладкий-сладкий» и «хороший», им восторгались, дорожили, его обожали. Все это — дневник, трогательные березки, рассказы о трудной женской доле двух поколений Лавровых и, разумеется, страстные поцелуи Ирины на лестнице, — все вместе смягчило Мирошкина.

Упоминания о Заболотске, рассказы о детстве Лавровой, о стройной ее фигурке, занятиях танцами вдруг напомнили Андрею яркий, уже далекий эпизод — летом 91-го года, возвращаясь с раскопок, он шел по Заболотску и недалеко от библиотеки, в которой работала его мать, встретил на улице удивительную девушку. Она была совсем юная, школьница, лет пятнадцати, не более — очень хорошенькая, светловолосая с удивительными задумчивыми глазами. Впрочем, не глаза сперва привлекли внимание Мирошкина. Девушка была одета в короткую белую юбку и футболку — для полноты образа ей не хватало только теннисной ракетки. Юбка приковывала взгляды к красивым ножкам девушки, а под футболку незнакомка не надела лифчик. Это выглядело вызывающе, смело. Казалось, или девочка выросла и не заметила, что пора бы уже носить белье, или она сознательно провоцировала окружающих, стремясь показать свою юную, но вполне оформившуюся красивую грудь, а белый цвет одежд юницы лишь подчеркивал привлекательность ее тела, в котором уже почти не осталось нескладности подростка. Глядя на нее, можно было подумать, что она или совсем невинна, или, напротив, весьма испорчена. Она приковала взгляд настолько, что Мирошкин сначала даже не заметил рядом с девушкой юношу примерно ее лет. Молодой человек не был красавцем, он представлял собой тип школьного отличника-интеллектуала и казался смущенным тем впечатлением, которое производила на встречных его спутница. Было понятно, что это их первое свидание, они даже не держались за руки, глаза девушки искрились счастьем, и весь ее невинно-откровенный наряд как бы говорил счастливцу: «Смотри, какая я! Все это для тебя! Какое счастье, что я иду на свидание!» И, как и он, она выглядела смущенной от того, что с ней происходило. Андрей тогда остановился, поставил сумку и смотрел вслед странной девушке до тех пор, пока она не скрылась из виду. И еще Мирошкин остро позавидовал парнишке, который, казалось, совсем не подходил для такой девушки. А потом Андрей, проходя мимо этого места, каждый раз вспоминал необычную незнакомку. Со временем воспоминания о встрече стерлись в памяти, но вот теперь, слушая Ирину, Андрей вдруг вспомнил тот летний день три года назад и был готов поклясться, что та девушка — Лаврова. Эта мысль буквально пронзила его. Она была похожа, совпадал возраст. «А ведь тем летом ее изнасиловали, — сообразил Мирошкин, — неудивительно, если она так ходила по городу. Сиськи свои демонстрировала. Глупая, глупая… И что это с ней был за парень? И куда только родители смотрели?» Понимание того, что он знал «невинную» Лаврову, мог с ней познакомиться (хотя вряд ли, слишком она тогда была мала и увлечена тем «ботаником», — но все равно, теоретически мог), поразило Мирошкина. Оказывается, в то время, когда Андрей спокойно ел и спал, кто-то схватил и растоптал ту девочку в белой футболке с крепенькими грудками! Осознание этого даже поселило в молодом человеке некое чувство вины, которое, в общем, выражалось одним словом: «Упустили!» Это чувство в какой-то степени примиряло с тем, в каком состоянии ему досталась в результате Лаврова. Даже ее роль в групповухе теперь казалась действительно невинной: «Да, конечно, вся эта история — свидетельство элементарной распущенности, но это издержки той среды, в которую Ирина была брошена после случившегося с ней. К ней, конечно, стоит продолжать присматриваться. Она какое-то странное соединение чистоты и грязи. Возможно, и сама она не понимает всю мерзость происходившего с ней». За этим, немного погодя, последовал новый вывод: «Что было, то было, а из таких, как правило, выходят хорошие жены». Из каких таких, он не договаривал, хотя такие в другое время симпатий у Андрея не вызывали. Интересно, что он уже тогда начал примерять на Лаврову роль своей будущей жены. А с конца августа между ними произошло объяснение по этому поводу, и Андрей даже получил согласие Ирины стать его женой. Произошло это при следующих обстоятельствах.

Ирина как-то сообщила, что она решила пойти навстречу мужу и просто развестись. Развод был вскоре оформлен, Лаврова предложила Мирошкину отметить это событие как-нибудь особенно: «Я купила две путевки в дом отдыха на выходные, так что реши вопрос с дежурствами. Там будет кое-кто из моих знакомых. Обещают насыщенную культурную программу, называется «Истоки русской души». Тебе как историку должно быть интересно. Я специально выбрала». От его денег Ирина отказалась. Через выходные, ранним утром они ехали на стареньком «ЛАЗе» в Подмосковье с группой туристов, как и они жаждавших припасть к «истокам». Все время дороги Андрей всматривался в сидящих близ него людей разного возраста, пытаясь понять, кто из них знакомые Ирины. Не увидев среди ожидающих автобус у метро «Комсомольская» Линду Храпунову, Мирошкин вздохнул с облегчением, но одновременно несколько растерялся — ни с кем Ирина не поздоровалась, никто к ней не подошел. «Наверное, не поехали», — решил Мирошкин и успокоился. Ему хотелось вот так сидеть рядом с Ириной, обнимать ее за плечи, держа руку на девичьей груди, по-прежнему незащищенной под платьем бюстгальтером, и ни с кем не общаться.