День учителя - Александр Изотчин

Далее Эммануил Аронович предоставил слово школьному психологу. Выяснилось, что в школе проводился конкурс рисунков детей младших классов на тему «Наше будущее». Предыдущий конкурс проходил в 1991 году, и там с результатами все было в порядке — дети нарисовали себя в роли представителей полезных профессий, цветы, добрых животных и державшихся за руки человечков с разным цветом кожи. Нынешние ученики школы № 12… смотрели в будущее менее оптимистично. Психолог — тихая незаметная женщина, сидевшая в своей каморке-кабинете на первом этаже и редко появлявшаяся за ее пределами, — показала десяток рисунков детей в возрасте 9—10 лет на пробу. В основном на них изображались экологические катастрофы и всевозможные природные катаклизмы. «Кино много американского смотрят», — вновь высказался Николай Сергеевич. Но когда учителям был представлен рисунок, на котором мальчик изобразил себя в темном костюме спешащим на работу в здание с большой вывеской «Мафия», даже физик не нашелся что сказать. Внимание директора привлек рисунок другого мальчика. Тот нарисовал себя с автоматом в окружении окровавленных тел и подписал картинку: «Если бы в Москве было меньше грузинов, было бы лучше». Ароныч начал допытываться, из какого это класса, но к его разочарованию психолог сообщила, что конкурс проводился анонимно. «Зря вы так, — заметил директор, — анономно-то оно анонимно, но могли бы на наиболее любопытных картинках пометочки сделать». Высказываясь, Гордон несколько раз взглянул на Мирошкина и Красинскую так, что оба поняли — после концерта Гасанов-старший успел побывать у директора и сообщить о происшествии на уроке истории.

Рисунки девочек сцен насилия не содержали — в основном девятилетние школьницы изображали себя в роли жен новых русских, но на последнем рисунке, продемонстрированном учителям, ученица нарисовала себя сидящей на стуле около стола, на котором стоят бутылка с надписью «Вино» и два бокала. Подпись гласила: «Девочка ждет жениха». «В целом наша ситуация вполне вписывается в ситуацию по Москве в целом, — закончила свое выступление психолог, — в большинстве рисунков фиксируется проявление депрессии и безысходности. Даже рисунки детей периода Великой Отечественной войны оптимистичнее». «У нас еще ничего, — обратился к сидящим напротив Муравьеву и Мирошкину неугомонный физик (столы в кабинете домоводства были расставлены буквой «П»). — Вот в соседней, «простой» школе проводили конкурс рисунков на тему «Что такое хорошо». Так один мальчик нарисовал кровать, в ней двух мужиков, свою мать между ними и подписал: «Маме хорошо». Стали выяснять — оказалось, живут с матерью вдвоем в однокомнатной квартире, и там невесть что творится на глазах у ребенка…»

После рассказа физика, который не мог в своем возбужденном состоянии говорить достаточно тихо и потому был услышан всеми педагогами, в кабинете установилось настроение веселого воодушевления, так что психолог уселась на свое место под аплодисменты, прерванные Аронычем: «А я не вижу повода радоваться, что где-то еще хуже. У нас, между прочим, ЧП почище, чем история с описанным Николаем Сергеевичем рисунком». Все сразу насторожились, стало ясно, что психолог была приглашена со своими картинками не случайно. Директор продолжал: «Открываю вчера «МК» и вижу — письмо главному редактору». Гордон развернул газету и процитировал: «Уважаемый господин редактор! Почему передачу «Плейбой поздно ночью» показывают так поздно? Я не высыпаюсь, поскольку мне утром в школу Нельзя ли сделать так, чтобы специально для школьников показ проводили днем, когда мы приходим из школы». И подпись — «Митя Ефремов, 5-й «Б» класс, школа № 12…». Вы понимаете, что это значит?! Наши дети смотрят порнографию! И теперь об этом известно даже в департаменте! Да что там в департаменте! В министерстве! Кто у нас классный руководитель 5-го «Б»?» На обращение Гордона поднялась испуганная и уже отличившаяся на педсовете Гольдберг, некрасивая девушка в очках, и директор устроил ей разнос, который позволил затянуть заседание еще минут на пятнадцать.

В три часа дня Андрей Иванович вышел из школы и побрел в сторону «Краснофлотской». Пары в Институте права и экономики начинались с шести вечера, и, таким образом, у него имелось в распоряжении еще много времени. Можно было, конечно, посидеть в школе с коллегами и проводить их в «Журавушку», но это грозило продолжением пира в спортзале, а являться на занятия в институт пьяным Мирошкин не хотел. Был вариант потаскаться по книжным магазинам, но у учителя не было с собой достаточно денег, кроме того, хотелось где-то пообедать — нельзя же ограничивать себя одним бутербродом. Лучшим местом представлялась Историческая библиотека — близко и недорого. «Выбора все равно нет — в архиве отключили отопление — какой-то счет они не оплатили. Холодно, да и работают они всего с десяти до четырех, пока до «Фрунзенской» доберусь — только зря съезжу. М-да-а, с наступлением настоящих холодов их небось вообще закроют. Вот тебе и ЦГАДА. Нет, ехать надо в «Историчку». Может быть, чего-нибудь и полистать успею», — решил Андрей Иванович, хотя что именно он собирался полистать и, самое главное, зачем, он вряд ли знал. Спешить было некуда, дорога от школы до библиотеки занимала не более получаса. Мирошкин остановился у киоска «Союзпечать» и принялся изучать ассортимент. Глаза привлекали, конечно же, яркие журналы, на обложках которых красовались полуобнаженные или вполне одетые красивые и потому успешные женщины. Супруга Андрея Ивановича любила притащить домой какие-нибудь Cosmopolitan или Vogue, чтобы с их помощью получить очередной заряд феминизма. Наблюдая Ирку, погруженную в чтение глянцевого журнала, Андрей Иванович не понимал, какое удовольствие можно получать от таких изданий, заранее зная, что ничего из рекомендуемого и рекламируемого ими 99 % их русских читательниц никогда не смогут применить на практике или купить. Даже в Москве, о провинции и говорить не приходилось.

Разглядывая на журнальном развале очередной номер Vogue, Андрей Иванович вспомнил, как сравнительно недавно он взял полистать журнал годичной давности, вывалившийся из полки шкафа, куда его впихнула жена, после того как Мирошкин настоятельно рекомендовал ей разобрать завалы из белья, косметики, чулок и периодики, накопившиеся в креслах и на широких панелях нижних секций «стенки». Таким образом, она «разобралась». Подняв Vogue с пола, Мирошкин сел на диван и начал изучать рекламу, заполнявшую страницы журнала. Где-то в самом конце ему попался репортаж с некой светской тусовки, представлявший собой набор фотографий никому неизвестных людей, которые, как видно, на этой вечеринке вовсю ели, пили и веселились. Одно фото привлекло внимание. На нем были изображены две прижавшиеся друг к другу молодые женщины, одетые, кажется, в мужские костюмы (фото было сделано до пояса) и державшие в руках бокалы с коктейлями. В одной из них он узнал слегка располневшую и порозовевшую Линду, а в другой — Ирину Лаврову, волосы которой были выкрашены в более темный цвет сравнительно с ее естественным. В остальном она мало изменилась. Подпись под фотографией гласила: «Линда Туоминен, дизайнер (Yellow — SQ) с подругой». Сомнений не оставалось — это были они. И помещенная в Vogue фотография, и подпись под ней дали Андрею Ивановичу массу информации к размышлению: «Выходит, эта шлюха (имелась в виду Линда) вышла замуж за иностранца. Какой-нибудь швед или финн. Надо же — какое совпадение имени и фамилии, и не подумаешь, что она русская. Что такое это «Yellow — SQ»? Какая-то компания? Дизайнер! На кого-то кожаные шорты шьет?!» Об Ирине Лавровой сказать было почти нечего: «Интересно, замуж вышла? Непонятно, кто она. «Подруга» Линды. Эта-то — дизайнер. А она так и осталась шакалить при ней. На лесбиянок похожи!» Но за всеми мыслями о Лавровой таилась одна, которая не была явно высказана Мирошкиным: «Но ведь не пропала же! Не пропала!» Ему почему-то всегда казалось, что Ирина после разрыва с ним должна была рано или поздно, что называется, «сойти с круга». Не сошла. «Сколько ей там? Номер за 97-й, а в 94-м было восемнадцать. Это летом! У нее день рождения в конце года, в декабре, что ли. Значит, в 94-м ей исполнилось девятнадцать, а в 97-м — двадцать два, сейчас, в 98-м, будет 23. Молодая. Линда ее на тусовки таскает. Может быть, тоже подцепит себе, если уже не подцепила, какого-нибудь Туоминена.

Несмотря на легкое раздражение по поводу фото в журнале, Андрей Иванович не был расстроен. Напротив, вид довольной, здоровой и, наверное, преуспевающей Лавровой хоть немного, но уменьшил тот страх, который поселился в его сердце после расставания с этой странной девушкой…

Они встречались весь «сезон», и каждая встреча с Лавровой была незабываемой. Всегда происходило что-то, что врезалось в память, а потом вспоминалось со сладкой нежностью или заставляло улыбнуться и мысленно произнести в адрес девушки что-нибудь ласковое. Вот, например, как-то он ждал ее вечером, чтобы совершить ставшую традиционной прогулку по району. Ирина вышла из подъезда, увидела, всплеснула руками и бросилась к нему, по дороге то ли запуталась в платье, то ли споткнулась, упала, растянулась на асфальте и разбила себе колено. «Милая глупышка»! Или в другой вечер они выбрались в «Иллюзион», смотрели «Жандарм и инопланетяне», глупую комедию, ставшую со времени первого просмотра в детстве еще глупее, смеялись, целовались, а когда вышли на улицу, Ирина вдруг заявила, что хочет в туалет. Пошли искать место, спустились с моста и зашли под него. Не церемонясь, девушка присела на корточки, подобрала юбку и зажурчала, а через секунду Андрей увидел вытекавший из-под нее ручеек. Это было странно, но почему-то еще более их сблизило. «Милая, милая…» Ирина не стеснялась его ни в чем. Он часто потом вспоминал и то разбитое колено, и мутный ручеек… Когда разбили коленку, пришлось зайти к ней домой. Там молодых людей встретила мать Ирины — маленькая длинноносая женщина, совершенно непохожая на дочь. Отца не было дома, он где-то допоздна работал. Ирина ушла обрабатывать рану, потом ужинали вместе, его кормили борщом. Позднее Андрей спрашивал Ирину, понравился ли он ее матери. Да, конечно, «ты не мог не понравиться, мама мне сказала: «Это очень хороший молодой человек, постарайся себя не компрометировать». Что она имеет в виду? Это не важно. И вновь он почувствовал себя любимым и способным дарить счастье, достойным того, чтобы его боялась потерять такая девушка — красивая, сильная, талантливая. Да, талантливая!