Запретный лес - Джон Бакен

Раненый был старым солдатом и умел принимать жизнь такой, как она есть. Проглотив чашку размазни, сдобренной виски, он повернулся на бок и заснул. Дэвид с Изобел спустились на кухню и, поставив свечу на стол, с тревогой посмотрели друг на друга.

— Надо сжечь одежду, — сказал Дэвид.

— Ну нет. Я ее свяжу в узел и спрячу в стойле. Ткань вельми славная, ее токмо простирнуть надобно. Сэр, попали мы так попали! Кто б мог гадать, что случится то в пасторском доме!

— Мы поступаем милосердно.

— Кое-кто назовет сие иначе. Пойдет молва, бежал, мол, с поля праведной битвы, ослаб духом, сбился с пути. Страшуся мысли о том, что скажет боулдский пастор, для него сие не есть милосердие. Ужо он станет ратовать за спасение бедолаги, аки Иаиль, жена Хеверакенеянина, ратовала за спасение Сисары[100].

— Я не потерплю злодейства, оскорбляющего как человеческое сострадание, так и закон Христа.

— Ой, сострадание. Да благословит Господь уста, произносящие таковское слово, сэр. — В глазах Изобел промелькнула искра.

— Я должен следовать зову совести. Но я не принуждаю тебя. Если это тебе не по душе, я прямо сейчас, пока не рассвело, отвезу раненого в Гриншил…

— Славно похромаете. Жаждущие отмщения воины во всякий час могут постучать Ричи в двери, а в его хижине и мышь не утаить. Ну уж нет, я от долга своего не отступаю, мистер Дэвид. Ни одна баба, молодуха иль старуха, не обидит солдатика, окромя разве той стервы Иаиль, коя, может, и своему мужику жизни не давала. Да и парень наверху навроде благоприличный, пущай и крив левым оком. Я уступлю вашей просьбе, сэр, да не ляжет долг грехом на мою душу.

— Мы сможем скрывать его от всех?

— Дело немудреное. Да и народ в Вудили наш дом нынче сторонкой обходит. Боязно им, как бы вы на них свой гнев не оборотили.

— А если солдаты Лесли захотят обыскать нас?

— Я ужо им обыщу! Накинуся на них, аки сарыч на курей. Изобел Вейтч научит безбожных олухов уважать дом служителя Господа. А ежели кто и осмелится нос сунуть, сэр, врите аки сивый мерин. Можете заставить их поспешать да услать в погоню за Клайд, а может, и греха прямой лжи брать на душу не придется.

— Если будет надо, не убоюсь я и лживого слова ради богоугодного милосердия.

— Вот и славно, сэр. — Изобел одобрительно улыбнулась ему, и этот тайный сговор окончательно растопил лед между служанкой и хозяином. — А вы не токмо пастор, но и добрый человек, чего не скажешь обо всех сидящих в Пресвитерии.

— Однако мне пора наверх.

— Отправляйтеся-ка к себе в постель да выспитеся хорошенько. К чему торопиться, раз он ходить не может. Как говаривала моя матушка, спешка хороша токмо при ловле блох… Пойду пригляжу что-нибудь из вашей старой одежи, ведь ежели не снять с него дорогое платье и не одеть в домашнее, будут подозрения.

Глава 13. БЕЛАЯ МАГИЯ

Человек наверху проспал двенадцать часов и, проснувшись, громко потребовал еды. Изобел сообщила, что ему гораздо лучше, а колотая рана на плече всего лишь царапина: «Ежели не глядеть на ногу, так он здоровее нас с вами, к тому ж голоден аки волк. Видали б вы, как он набросился на мои лепешки. А теперича вас кличет, у него, ясно дело, много чего в душе накопилося». Служанка пребывала в отличном настроении, и по сморщенному личику блуждала заговорщицкая улыбка: дружба восстановлена, у них с хозяином общая тайна.

Дэвид увидел, что гость одет в его старую ночную сорочку и на небритых щеках играет здоровый румянец. Кавалерист попросил принести бритву и ножницы. Изобел подстригла ему волосы, он сам избавился от трехдневной щетины, и вскоре на подушке возлежала голова истинного аристократа. Загорелое лицо с высокими скулами, орлиный нос и длинный острый подбородок не могли принадлежать простому солдату, а по морщинам вокруг рта и глаз можно было, как по книге, прочесть, что этот человек умудрен жизненным опытом. Карие глаза бегали и искрились весельем, и косой левый глаз не портил впечатления, а, наоборот, говорил о невероятной отваге и решимости. Перед пастором лежал человек, повидавший мир и не знающий страха.

— Взвалил я на вас тяжкий груз, мистер Семпилл, — громко заговорил он, — но вы воистину добрый самаритянин. Это милорд подумал, что можно положиться на ваше милосердие, хотя, скажу вам, не пристало кавалеру[101] искать прибежища в доме священника, но ныне куда только Марка Керра ни заносит. Вот как-то в Силезии… Ладно, не время для солдатских баек. Пожелается вам, чтоб я убрался отсюда, как только смогу на ногу встать, и я буду рад угодить вам. Старушка ваша, мой лекарь-хирург, говорит, нога славно подживет, так что не пройдет и недели, как похромаю прочь.

— То будет путь в пекло, — сказал Дэвид. — Если остатки армии Монтроза скрываются в холмах, за ними начнется такая охота, что будут обыскивать все подряд.

— Это так. Я не отрицаю, что в этих краях таким, как я, не поздоровится. Вам бы лучше закопать или сжечь то, что на мне было вчера, и если вы одолжите мне пару крестьянских штанов да старый кафтан, уйду я с легким сердцем.

— Вы направитесь к морю, а потом за границу?

— Только не я. Вот на побережье они меня искать и начнут — мудрец, попавший в беду, идет туда, где его не ожидают. Думаю, послоняюсь по округе. Наденьте на меня шерстяную куртку, и сам Дэйви Лесли не заподозрит, что пред ним Марк Керр, кавалер и джентльмен из отряда Маккея, а не деревенский простофиля, ничего в жизни, окромя овец да скотины, не зривший. Может, и в вашу паству войду, мистер Семпилл. Подумываю обосноваться в Кроссбаскете.

Дэвид пораженно уставился на него:

— С ума сошли?

— Ничуть. Просто изворотлив, как всякий солдат, воевавший в Саксонии. Мое ремесло учит думать наперед, ежели шкура дорога. Я давно помышлял о подобной эскападе, с того самого нашего путешествия на север год назад, и вот тогда я перемолвился словечком с Николасом Хокшоу о том, что если какой косоглазый крестьянин с берегов Тевиота начнет вдруг подыскивать себе участок в Кроссбаскете, у юристов из Эдинбурга кое-что для него найдется. Мы с Николасом схожи — и он знал заранее, что наши победы на севере как золото фей: вот оно блестит пред тобой, а вот в горсти одна лишь листва.

— Где лэрд Калидона?

— Судьба оказалась милосердна к нему: он приболел, и мы оставили его в Линлитгоу, и Николас — неспокойная его душенька — сразу нанял в Борроустуннессе лодку и ныне, без сомнения, плывет вниз по Форту в поисках пристанища. Его объявят мятежником, как и многих благородных шотландцев, и его имущество, возможно, пойдет с торгов. Слава Богу, мне терять нечего: я младший сын, и все мое наследство — это меч.