Учебка. Армейский роман. - Андрей Геращенко

— Говорили, что двадцать восьмого, но, может, и позже будет.

— Давай пока так договоримся: примешь присягу — приходи. Как ты себя сейчас чувствуешь?

— Не очень…

— Не очень хорошо, или не очень плохо?

— Не очень хорошо.

— Главное, что не очень плохо. Что беспокоит?

— Кровь из носа идет, и живот что-то болеть начал.

— Живот с непривычки к армейской пище болит, а чтобы кровь не шла, я тебе таблетки «викасол» выпишу — опять у фельдшера возьмешь.

На этом прием завершился.

Старший лейтенант медицинской службы Вакулич считал, что Тищенко вряд ли серьезно болеет, и все его жалобы, скорее всего, от непривычки к армейской жизни — пройдет две-три недели, курсант привыкнет к службе, и все само собой исчезнет. Чтобы выгадать время, Вакулич обманул Игоря. В госпиталь можно было ехать хоть сегодня, но лучше пусть Тищенко об этом не знает. К тому же Вакулича гораздо больше занимала проблема собственного увольнения, предстоящего осенью, чем дела курсанта, которым он придавал не так уж много значения. В любом случае, Вакулич решил пока не торопиться.

Игоря волновало, как к нему отнесутся в госпитале? Что из всего этого выйдет? Если комиссуют, то домой тоже не очень приятно будет ехать — все в армии, а он, как какой-нибудь недоделок, дома. С другой стороны, если комиссоваться, то лучше до сентября, в крайнем случае, до октября — чтобы успеть на второй курс института. Со своими все же лучше учиться.

Весь день голова Игоря была занята подобными мыслями, и курсант почти не слушал Гришневича, что-то объяснявшего выводу.

В половине шестого кто-то отчаянно забарабанил в дверь. Меньше всего сержант ожидал сейчас взводного и недовольно приказал:

— Кохановский — открой!

Кохановский открыл, и в проеме двери показалось довольное лицо Калиновича из третьего взвода.

— Товарищ сер…, — начал, было, Калинович, но не успел договорить, так как Гришневич моментально вышнырнул его из класса и вышел в коридор.

Минуты через две сержант, вошел назад. Кохановский с глупым, недоумевающим лицом стоял на том же месте. Гришневич подошел к нему и принялся в упор разглядывать курсанта. Сзади кто-то едва слышно засмеялся. Гришневич обернулся и окинул всех злым взглядом. Смех моментально утих. Кохановский же вообще не видел, что сержант смотрел на него, так как разглядывал в этот момент дощатый, пол, поэтому совершенно некстати заулыбался в ответ на смешки. Увидев эту улыбку, Гришневич вышел из себя и заорал:

— Чего ты лыбишься, дурак? Он в класс секретный лезет, а ты, чмошник, хлеборезкой щелкаешь! Пойдешь в первый же наряд по столовой.

Лицо Кохановского медленно сменило комическую маску на трагическую. В воздухе «запахло грозой». Гришневич на этом не остановился и, резко повернувшись к сидящему взводу, спросил:

— Кто смеялся, когда я подошел к Кохановскому?

— Я. Виноват, товарищ сержант! — вскочил Гутиковский и тут же побелел, как мертвец.

— Что, Гутиковский, тебе очень весело?

— Никак нет. Виноват.

— Тоже Кохановскому компанию составишь.

— Есть.

— Взвод, встать! Выходи на улицу строиться! — Гришневич сегодня явно не был предрасположен к шуткам, поэтому курсанты, расталкивая друг друга, бросились на выход, чтобы построиться до прихода сержанта. Но как ни старались, все равно не успели.

— Отставить! — рявкнул Гришневич.

Все разбежались по асфальту в разные стороны.

— Взвод, становись!

Строиться пришлось три раза, но Гришневич спешил, и в казарму пришлось бежать бегом. Так спешили, что забыли Коршуна. Пришлось отправлять за ним Валика. Оказалось, что Калинович приходил позвать взвод фотографироваться.

Из города приехали фотографы и уже почти всех отсняли. Взвод Тищенко оказался последним. Фотографировали в расположении третьей роты, поэтому пришлось подниматься на третий этаж.

— Быстрее! — Быстрее, а то уйдут! — торопил майор Денисов.

Все заняли очередь перед ленкомнатой, но оказалось, что вызывают по списку, который дал Денисов. Игоря вызвали девятым. В ленкомнате сидел ротный.

— Товарищ майор, разре…, — начал Игорь.

Но Денисов замахал рукой:

— Садись быстрее.

Фотографов было двое. Один лет под пятьдесят, с пышными, буденовскими усами, другой же чуть помоложе. «Буденный» встал за аппарат, а его напарник, принялся усаживать Игоря за столом. Слева от курсанта положили шахматы, а прямо перед ним — журнал «Советский воин», на обложке которого было с десяток офицеров разных родов войск. За спиной Игоря росло вполне приличное растение (что его очень удивило — во второй роте цветов не было) и размещался стеллаж с бюстом Ленина и всевозможными кубками и грамотами. Интерьером Тищенко остался доволен. Игорь хотел расстегнуть воротник хэбэ, но строгий взгляд Денисова заставил его отказаться от своего первоначального намерения. «Ясно, зачем ротный сидит — чтобы неуставных фоток не было», — подумал Игорь, выхода из ленкомнаты. Только спустившись к себе на этаж, Тищенко заметил, что машинально снял при съемке очки, и теперь держит их в руках.

Все фотографии в армии делятся на официальные, обычно уставные, и неофициальные. Различаются они тем, что по уставу фотографироваться военнослужащему можно лишь соблюдая форму одежды, то есть с застегнутыми крючками и пуговицами и, упаси Бог, не в майке или трусах (внешний вид последних и в самом деле был такой, что мог шокировать кого угодно). Денисов и следил за тем, чтобы все вышло, как надо. Но какой уважающий себя «дед» или «черпак» удовлетворится единственной фотографией, да еще с застегнутым крючком. Вот и пускаются солдаты на всевозможные хитрости. Многие предпочитают фотографировать сами, держа фотоаппараты в казарме. Это удобно тем, что своим фотоаппаратом можно фотографироваться в любом виде и в любое время. К этой самодеятельности в разных частях относятся по-разному, но чаще негативно и порой устраиваются самые настоящие обыски, во время которых изымается все, что так или иначе связано с фотографией. Обнаруженные при этом неуставные снимки обычно уничтожаются к великому горю хозяев. Фотоаппараты, как правило, возвращаются солдатам при демобилизации, но иногда встречаются и не в меру «забывчивые» командиры.

На этот раз сержанты пошли на хитрость. Бульков позвал Денисова якобы к телефону, чем отвлек ротного, безуспешно пытающегося выяснить, кто ему звонил. Тем временем младший командный состав второй роты успел сфотографироваться. За себя Бульков не волновался, так как снялся самым первым.

Объявили, что фотографии будут готовы через неделю, и каждому сделают по шесть экземпляров. За все это надо было сдать четыре рубля. «Хорошо, что снимков целых шесть штук, можно будет по многим адресам послать. Домой обязательно пошлю, Сергею в Калининград, Жалейко, если неплохо получусь, а если адрес Ольги узнаю, то и ей отошлю», — обрадовался Игорь.

Проверка в этот вечер, как и обычно, проходила перед казармой. Вытянувшись по стойке «смирно», курсанты старательно пожирали глазами казарменную стену. Красная штукатурка за недолгую службу Игоря уже успела местами обвалиться и на стене, словно памятник бесхозяйственности, появились бельшие рыжие проплешины. «Да, вот уже и стена не такая, какой была вначале. Идет время потихоньку… Идет'', — подбодрил себя Игорь. Все три дежурных по роте орали одновременно, мешая друг другу. Но так следовало поступать по уставу. Слушать приходилось внимательно, чтобы случайно не прозевать свою фамилию. Это грозило большими неприятностями. Начали читать фамилии второго взвода. Петраускас как будто бы специально произносил фамилии слишком тихо:

— Лупьяненко.

— Гутиковский.

— Ищенко.

Игорь уже был готов к ответу. За минуту до этого он набрал полные легкие воздуха и теперь, резко выдохнув, завопил изо всей силы:

— Я!

Если быть более точным, то не «я», а скорее «й-а-а». Самым главным во всей этой процедуре было не сбиться при вопле на высокие ноты. Два дня назад Сашин сорвался, и теперь многие во взводе издевательски пищали, еще издали завидев курсанта. Сегодня, правда, уже никто не пищал — вероятно, надоело, но Игорь не хотел повторять чужие ошибки. Больше сложностей при проверке не предвиделось, а простоять до конца по стойке «смирно» было не такой уж большой проблемой. Петраускас начал читать список четвертого взвода. В четвертом фамилии были самые разнообразные, но Игорь помнил список почти наизусть: «Брегвадзе, Абилов, Аскеров, Мамедов, Мухсинов, Хусаинов, Хакимов, Абдухаев, Исломов… Петров…

Петров не отзывался.

— Петров! — рявкнул Петраускас.

Из строя раздалось едва слышное:

— Я.

— Не понял, Петров!

— Я!

На этот раз Петров ответил, как положено, но теперь отделаться от сержанта было не так-то просто: