И снова о любви - Лорейн Заго Розенталь

— Конечно, — ответила я, и мой голос дрогнул.

Он улыбнулся:

— Чем собираешься заниматься в День труда, Ари? Идешь на свидание со своим парнем?

Мой парень. Адам все помнил. Он говорил без заикания, и я подумала, что не зря с ним работала. Возможно, рисование восстановило нервные клетки, или что там у него было повреждено в голове? Возможно, он начал поправляться благодаря мне. От этой мысли мне вновь стало радостно.

На этот раз Блейк приехал на барбекю к Эвелин и Патрику вовремя. И даже привез для Кирана бейсбольный мяч с автографами «Ред сокс». День клонился к вечеру, и я вздремнула на его плече в патио на плетеном диванчике, купленном Эвелин в «Сирс».

— Ари! — позвал Блейк.

Я открыла глаза. Не знаю, как долго я проспала, но он смотрел на меня озабоченно. Мои волосы прилипли к вспотевшему лбу, Блейк откинул их и спросил, почему я за весь день ничего не съела.

— Я не голодна. И у меня болит горло.

— Значит, нужно показаться доктору.

— Не хочу. Меня тошнит, когда лезут шпателем в рот.

— Бедненькая! — поддел он. — И кстати, о докторах… У меня есть кое-что для тебя.

Он повел меня к припаркованной перед домом машине. Мы сели, и он достал из ящика в приборном щитке лист бумаги, исписанный словами, знакомыми мне по уроку полового воспитания: хламидии, гонорея, «ВИЧ», плюс несколько других, которые учитель не посчитал достойными упоминания. Они были внесены в таблицу, и рядом с каждым стояло очень приятное слово — «отсутствует».

— Тебя кололи толстой иглой? — спросила я, просматривая таблицу.

Интересно, какую из этих болезней подхватил Дэл под своей застекленной крышей? Я ненавидела иглы и анализы крови, потому что дело всегда заканчивалось тем, что мне вгоняли иглу как минимум пять раз. «Плохие вены», — эту фразу бормотали медсестры и эксфузионисты, превращая сгиб моего локтя в швейцарский сыр.

— Иглы меня не беспокоят. Я не пытаюсь надавить на тебя, Ари. Просто хочу, чтобы ты ни о чем не волновалась.

Я улыбнулась, согнула листок пополам и положила обратно в ящик.

— Я не волнуюсь.

Он наклонился, чтобы поцеловать меня, но я запротестовала:

— Не надо, Блейк. Ты заразишься.

— Мне все равно.

Мы вернулись на диванчик и наблюдали, как Киран с друзьями скатывается с водной горки. Дэл не выходил у меня из головы, я не удержалась и прошептала:

— Какую из этих болезней подцепил твой брат?

Блейк округлил глаза:

— Откуда ты знаешь?

Я пожала плечами:

— Сорока на хвосте принесла.

— Ага… Могу поспорить, у той сороки рыжая шевелюра.

Он так и не ответил на мой вопрос. Я окинула взглядом сад. Патрик жарил на решетке гамбургеры, Эвелин сплетничала со своими подругами-домохозяйками, а я все никак не могла успокоиться и спросила снова.

— Ари, — строго произнес Блейк, — говорить об этом неприлично.

Приличия, опять приличия. Почему все обязательно должно быть приличным?

— Я никому не скажу. Обещаю.

Он вздохнул и прошептал мне на ухо:

— Сифилис.

Я припомнила все, что знала о сифилисе. Например, что от этой болезни люди теряют зрение. А что может быть хуже слепоты?

— Это ведь такая страшная болезнь! — ужаснулась я.

— Страшная, если ее запустить. В любом случае это не тема для разговора. Моей балаболке-кузине не следовало говорить тебе. Кстати, вчера мы с ней созванивались. Она сказала, ты нашла ее браслет.

— Его нашла Саммер, — вздохнула я. — Мы с ней больше не друзья, если честно.

— В самом деле? Я думал, вы вместе бог знает с каких времен.

«Мы с ней действительно дружили с давних пор. Но она оказалась не тем человеком, за которого я ее принимала, и теперь мой единственный друг — ты».

— Такое случается. — Мне стало грустно, и я сменила тему, потому что не хотела больше думать о Саммер.

Все, чего я хотела, — положить голову на плечо Блейку и представить, что мы сидим на нашем собственном диванчике из «Сирс» в нашем собственном саду в Парк-Слоуп, а хохочущие ребятишки наводной горке — наши собственные дети.

На следующее утро я почувствовала себя странно. Голова кружилась, щеки горели, и хотя горло прошло, а пустой живот урчал, меня не интересовали ни мамины вафли с черникой, ни фруктовый салат со взбитыми сливками домашнего приготовления.

— Съешь что-нибудь, Ариадна, — попросила мама.

Она стояла у кухонного стола в фартуке «Поцелуйте повара», с улыбкой на лице. Папа сидел напротив меня, уткнувшись в «Ньюсдэй», и то и дело подносил пустую вилку от тарелки с вафлей ко рту. Я сказала маме, что не голодна, но лучше бы промолчала. Она расстроилась. Еще бы! Встал человек ни свет ни заря, чтобы приготовить мне первый в учебном году завтрак. Самый важный за весь день прием пищи!

— Ты, часом, не заболела? — всполошилась она. — Ты очень бледная.

Бледной я была всегда, но сейчас я действительно заболела. Тем не менее я не желала показываться врачу, который примется тыкать в меня иглами и разливать мою кровь по стеклянным пробиркам.

— Просто я волнуюсь, — сказала я.

Я не знала, откуда возникла эта мысль. Похоже, в моем теле поселился смышленый дух, который знал, что отвечать.

— Разумеется, — согласилась мама. — Я тоже волнуюсь. Все-таки это последний учебный год, и колледж уже не за горами.

В то утро я не думала о колледже. Я ехала в метро одна, изнемогая от усталости. Мои мысли были о Блейке, особенно когда я заметила в другом конце коридора расплывчатый силуэт Саммер.

Она болтала со стайкой девочек, смеялась, и я подумала, что она смеется надо мной, рассказывает своим подружкам о чокнутой Ари Митчелл, страдающей опасным недугом — лимеренцией, и решившей, что любит парня, с которым ни разу не спала.

Но я хотела с ним переспать. Я думала о Блейке весь день, на классном часу и математическом анализе, и когда читала свежеотпечатанный учебный план. Я думала о нем в метро на обратном пути в Бруклин. Дорога от станции до дома в этот день была такой длинной — я сомневалась, что дойду.

Дома я без сил упала на кровать. Папа ушел на работу, а мама — на педсовет, который обычно длился часами. Я проснулась в такой тишине, что было слышно, как в морозильнике кубики льда падают в пластмассовый контейнер. Усталость сменило нечто вроде ошалелости и легкого головокружения.

Я встала, дошла до ванной и увидела в зеркале свое отражение, — никакой бледности. Щеки разрумянились. Наверное, у меня поднялась температура. Однако я не чувствовала себя больной. Выглядела я довольно симпатично и решила немного освежиться и съездить на Манхэттен, в «Эллис и Хаммел». Вот Блейк удивится!