Мария Федоровна - Александр Боханов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Существовало много других каждодневных хлопот и обязательств. Первые годы почти каждый день час-два занимали уроки. Она быстро освоила несколько русских фраз, а к мужу обращалась почти всегда на языке новой родины. Ему очень нравилось, когда жена его называла «душка», несколько растягивая последний звук, на французский манер, и получалось певуче — сладкое Душка-а-а.
Еще надо было заниматься музыкой, рисованием. А гардероб? У Цесаревны скоро появились свои модистки, с которыми она часами обсуждала и примеряла новые туалеты, чтобы блеснуть на очередном балу или званом обеде.
Ей нравились яркие цвета и контрастное сочетание тканей, но со временем начала отдавать предпочтение пастельным тонам. Она знала, что ей идут приталенные фасоны платьев, с умеренным декольте. Когда вошли в моду турнюры, одной из первый стала их носить, понимая, что при изяществе фигуры эта громоздкая деталь туалета ей чрезвычайно к месту. Александр Александрович быстро установил, что когда Минни занята с портнихой, то это — надолго. В такой момент к ней обращаться бесполезно, так как она ничего другого знать не желает.
Лишь в России Датской Принцессе удалось всласть насладиться возможностью иметь те наряды и те украшения, которые нравятся. Конечно, и здесь надо было считать деньги. У Наследника был свой бюджет, за пределы которого он выйти не имел права. Но драгоценности покупались редко, лишь по случаю, в основном их дарили родственники на праздники, а на туалеты, даже самые затейливые и дорогие, семейных средств вполне хватало.
Появились и русские подруги. Эжени Лейхтенбергская, Великая княжна Ольга Константиновна и две фрейлины — княжна Лиза Куракина (1843–1912) и графиня Александра Апраксина (1851–1943). С ними она гуляла, каталась в колясках, обсуждала такие жгучие женские проблемы: что носят в Париже, в чем была Французская Императрица Евгения на приеме-гала во дворце Тюильри, как вела себя княгиня N на последнем балу, кто на ком женится и кто за кого выходит замуж, у кого кто родился; сочувствовали смертям, другим горестям знакомых и незнакомых.
Каждодневной обязанностью было писание писем. Надо было сообщать о своем житье-бытье в Лондон, в Копенгаген, в Афины. А еще надлежало отвечать на послания многочисленных тетушек, дядюшек, племянников и племянниц из различных городов и пунктов Европы. Днем на эти занятия времени не хватало, и письма приходилось писать вечерами, перед сном. Допоздна в некоторых комнатах второго этажа Аничкова Дворца горел свет: Цесаревна сосредоточенно составляла очередное послание, а сидевший рядом Цесаревич, попыхивая сигарой, неспешно заполнял страницы своего толстого дневника — отчет за истекший день.
Несмотря на «эпистолярное усердие», недоразумения все равно возникали. Перед самым новым, 1867 годом Мария Федоровна получила гневную депешу от матери, в которой содержался резкий упрек дочери за то, что она мало пишет и, видимо, больше «не нуждается в своих родителях». Минни была расстроена и долго плакала на плече Александра. Она считала эти упреки несправедливыми; ведь она посылала свои весточки в Копенгаген через три-четыре дня, а оказалось, что этого мало. Строгая и любящая Королева требовала ежедневных отчетов от Минни, не понимая, как мало у нее времени. В конце концов мужу все-таки удалось успокоить жену, а та, как только пришла в себя, сразу же села за очередное письмо родителям.
В остальном событий было много, но они были все текущие и часто походили одно на другое. Первый новый год встречали вдвоем, выпили по бокалу пунша. Накануне получили подарки из Англии. Алике прислала Минни дорожный мешок, а Александр получил от нее маленькую золотую галстучную булавку с крошечной жемчужиной, а от Берти — серебряный портсигар.
Вскоре произошла неприятность. Трое служащих, нанятых в Англии состоять при лошадях и экипажах Цесаревича, стали вести себя неподобающим образом. На Рождество и Новый год они перепивались, самовольно уходили. Это было возмутительно. Кто бы мог предположить, что и англичане подвержены «русской болезни» — неумеренному потреблению горячительных напитков. Их пришлось уволить.
Случались и кратковременные семейные размолвки. Минни хотела вечером поехать на спектакль в Немецкий театр, а Александр — на представление в цирк. Жена выражала обиду: он ее не любит, ее желания для него не имеют никакого значения и т. п. Подобными «универсальными» аргументами во все времена пользовались жены для своего семейного самоутверждения. Мария Федоровна в этом смысле не представляла исключения. Александр сердился, говорил, что «отпускает ее куда угодно», а сам же останется дома. Потом были поцелуи, ласковые слова и женские слезы примирения. Той, первой зимой их совместной жизни, случилось и еще раз такое.
Цесаревич был зван братом Владимиром к себе на ужин, в узкой мужской компании. Обсудили с Минни. Она была согласна. Написал записку Владимиру и уведомил, что будет на вечере. Но когда наступил тот день, то Мария Федоровна вдруг стала выражать недовольство. Ну, зачем он едет, что там интересного, не лучше ли будет, если они проведут вечер вместе. Александр вспылил: я уже дал согласие и поеду непременно. Но жена не успокаивалась, зазвучали упреки. В итоге — Цесаревич категорически заявил, что никуда не поедет, и тут же дал знать об этом Владимиру Александровичу.
Прошло немного времени, и Минни, видя, как расстроен муж, начала уговаривать его поехать. Он был непоколебим. Она рыдала, просила прощение. В конце концов, они помирились, но Минни считала, что обязана себя наказать за глупое поведение, испортившее настроение мужу. Придумала себе страшную кару: этой ночью она будет спать не с Сашей, а одна на кушетке. Сообщение повергло мужа в уныние. Ему стоило некоторых усилий переломить настроение жены, убедив ее, что этим она наказывает не только себя, но и его.
Подобные маленькие «семейные турниры», в которых проигрывали обе стороны, со временем совсем прекратились. Они научились понимать друг друга.
Александр Александрович любил тихие семейные вечера в любимом Аничкове, когда никого не было. Они читали, разговаривали, писали письма, обсуждали происшедшие события. Зиму и весну 1867 года Престолонаследник просто упивался романом Федора Достоевского «Преступление и наказание», публиковавшимся в журнале «Русский вестник».
8 марта 1867 года записал в дневнике: «так интересно, как никогда еще не было». Он не рисковал переводить Минни с листа, а только пересказывал ей некоторые сюжетные куски и сцены. Он читал еще и «Войну и мир» Льва Толстого, но этот роман нравился меньше и интересовал главным образом описанием батальных сцен.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});