Избранное - Александр Оленич-Гнененко

Неожиданно вспугнутый старый зубр со слепу ринулся с косогора под нависшую над землей лесину больше полуметра в поперечнике и соответственной длины. Он протащил ее на своих плечах метров пятьдесят.

В 1941 году, когда зубрица Зорька сбежала из парка, Заславский ходил на ее розыски. Он был свидетелем, как она упала с шестидесятиметровой отвесной скалы. Зубрица отделалась только хромотой. Она хромает и сейчас. После этого зубрица снова пыталась уходить и снова сорвалась с сорокаметровой высоты. Лежа на дне кручи, она все еще пробовала бодаться. Она даже встала, хотя была сильно изувечена, и пыталась поднять на рога Бориса Артамоновича, поспешившего к ней на помощь, загнала его за пихту и чуть не прикончила.

Борис Артамонович рассказывает подробности об уходе из зубро-бизоньего стада Лугана и погибшего Витязя.

Сначала оба зубро-бизона забрались в самую глушь заповедника. Затем Луган появился на пастбище Абаго. Работавшие здесь новые в заповеднике люди приняли его за дикого зубра и подняли кутерьму в управлении.

Витязя в это время видели в Хамышках: он бродил по огородам и кукурузе.

— Заславский и Кондрашов по следам отыскали его на Половой поляне, за Даховской. Отсюда Витязя не удалось угнать даже ружейными выстрелами в воздух.

Вскоре оба быка, как сговорившись, добровольно пришли почти в один день в зубровый парк. Находились они в двух разных концах заповедника, где никогда прежде не бывали. Однако безошибочно пришли в одно и то же место, на Темную поляну. Удивительное чутье!

Через пять дней Витязь вновь ушел и забрел на Махош-поляну и там по недоразумению был убит. При розысках Витязя нашли обрывки полуистлевшей шкуры. За его черепом на Махош-поляну на днях отправляется Борис Артамонович. Случайный очевидец рассказывал, что в Витязя выстрелили несколько раз. В зубро-бизона попали все пули. Однако он на каждое попадание отвечал, как на осиные укусы: подрагивал шкурой, оборачивался, но не убегал, пока не упал мертвым.

Во всех соседних селениях было объявлено об уходе из парка зубро-бизона, чтобы его не спутали с диким зубром. Витязь заходил по пути в окрестности станицы Даховской. Пастухи видели его в колхозном стаде. Они предупредили сельсовет, но не трогали Витязя, хотя он бродил по огородам и ломал кукурузу. В что же время он избил рогами и прогнал буйволицу Верхне-Белореченского лесничества, принявшую его за кавалера буйволиной породы.

Зубро-бизоны хорошо прижились на, новых местах.

Весной и в начале лета зубро-бизоны пасутся на открытых полянах. Они очень любят Темную. В конце лета, когда созревают плоды, стадо переходит в места, где больше диких фруктовых деревьев. В это время оно особенно часто бывает на Жерновах и забирается на огороды, на свеклу. Его не могут удержать даже изгороди.

Любимый корм зубро-бизона — листья и особенно кора деревьев: карагача, вяза, ильма, осины, ивы. Кору осины они едят круглый год, иву же — больше весной как добавление к сочным весенним травам.

Кору они надгрызают на высоте своего роста, крепко схватывая ее зубами, и узкой лентой тянут кверху до отказа. Это, как здесь называют, подёры. Многие деревья в средней части ствола лишены коры, засохли или засыхают. На Жерновах есть целые мертвые рощи.

Места, где катаются по земле эти грузные животные, — точки́ — совершенно оголены. Года по два там не растет ни одна былинка.

Осенью и зимой, перед непогодой, зубро-бизоны устраивают настоящие скачки. Зимой, в сильную метель, они лежат, совершенно засыпанные снегом. Свободны только глаза и рот, да над сугробами шевелятся рога.

Однажды в начале июня прошлого года Борис Артамонович наблюдал зубро-бизонов в загоне парка. Шагах в восьмидесяти от него стояла зубрица Валькирия, обычно очень смирная. На этот раз у нее был восьмидневный телок. Зубрица как будто была спокойна.

Ничего не подозревая, Борис Артамонович записывал наблюдения. Однако едва он на секунду повернулся к ней спиной, как Валькирия, тоже, видимо, «наблюдавшая», стремительно наскочила на него и начала бодать. Он получил сильнейшие удары лбом в спину, грудь и бока и был сбит на землю. Услышав раздраженное сопение зубрицы и звук ударов, все стадо пришло в неистовство и бросилось на Заславского. Но так как теленок ушел, Валькирия так же неожиданно прекратила нападение, как и напала.

Борис Артамонович не потерял самообладания. Он вскочил на ноги и, несмотря на тяжелые ушибы и боль (он потом пролежал полтора месяца в больнице), схватил палку, всегда сопутствующую ему при посещении зубров, и ею остановил первого налетевшего на него зубро-бизона. Все стадо кинулось в сторону, и Борис Артамонович быстро вышел из загона.

Сегодня утром Лидия Васильевна верхом на Вороне уехала в Гузерипль.

У меня снова приступы горной болезни, и я устроил себе передышку.

В доме наблюдателей, где я живу, на стенах висят немецкие винтовки и карабины. Трофейные котелки и кружки заменили привычную посуду.

И одежда наблюдателей, как я уже раньше успел заметить, совсем иная, чем до войны. Куртки и брюки из прорезиненной шелковистой материи делают их похожими на десантников-парашютистов.

— Наша работа на глазок как будто простая, а если вникнуть — трудноватая, — говорит Павел Борисович. — Мы два раза в день — утром и вечером — ходим на Темную, тащим на себе мешки с подкормкой да еще ружья. Идем с горы на гору — тут высоко и круто, сдает сердце. Место мокрое, масса мочагов, а утром и вечером — росы. Травы, видели, какие?

Ноги у нас никогда не просыхают. Зимой ежедневно носим зубро-бизонам сено по метровому снегу.

В войну приходилось, конечно, тяжелее. Это вот только потом Бурдо и Денисенко вернулись из армии, а тогда народу не было. А тут еще кругом леса, горы: в них развелись за войну хищные звери. Пробирались и диверсанты. Нам доверило государство большую научную ценность — зубро-бизонов. Надо было их сохранить и защищать. Мы ведь находились в окружении.

На третий год войны, в мае, во время ночного обхода я столкнулся с диверсантом. Стрелять нельзя: слишком близко. Схватились на ножах. Он меня заметил раньше и кинулся первый. Порезал мне пальцы на левой руке, пока я вытаскивал свой нож правой. Ударил в шею, в лицо, между глаз: видите, шрам остался. Я его тоже ранил. Он успел бежать, потому что кровь залила мне глаза. Но потом его все же поймали…

За войну в здешних местах расплодилось очень много волков и грифов.

Прежде никогда не было столько грифов. Не успеешь положить приваду для волков — грифы уже тут: смотришь — высоко кружатся в небе, слетаются на добычу. Прошлой осенью я поставил волчий капкан. По попались в него не волки, а три грифа и ворон. Один гриф и ворон потеряли в капкане пальцы и все-таки улетели. Два грифа погибли. Я подобрал от них только остатки: грифов успели растерзать в капкане лисицы. Вот, гляньте, в том углу — крыло: мы им подметаем комнату. В размахе крыльев грифы были огромные — больше двух с половиной метров.

Гриф очень прожорлив. Он может за один раз съесть пуд мяса. Как-то я убил дикого кабана для лаборатории. Выпустил ему кишки и пошел на усадьбу взять кого-нибудь с собой за кабаньей тушей. Вернулся и вижу: с места, где лежал кабан, поднялись в воздух грифы. Они так здорово наелись, что им едва хватило силы разбежаться по земле для взлета. Скелет кабана был почти очищен от мяса.

О зубро-бизонах моту сказать, что они характера смирного. Только после отела они подозрительны и злы. Потом, через два или три месяца, когда они прогоняют телят, опять смирнеют.

Зимой зубро-бизоны толкутся в загоне и никуда не уходят, а ведь знают, что ограда местами завалилась. Они обыкновенно тогда держатся возле усадьбы и сенного сарая. Иногда в зимнее время они подходят к самым домам и заглядывают в окна. Бывает, выйдешь и кормишь их из рук свеклой или еще чем повкуснее. Они любопытные, хотя и пугливые.

Как-то раз мы брали в зубровом сарае сено. Подошел Ермыш и заглянул в сарай, а Лаура, та сунулась в двери и начала подбирать сенную труху. Мы шутя надели ей шапку на рога. Лаура зафыркала и бросилась бежать — только снег за ней крутится столбом. Уже давно шапка с рогов свалилась, а она все мчится, как сумасшедшая.

…Ночью негромкий мяукающий крик сов оглашает спящий черный лес. Ночное небо холодно-синее, и звезды горят ярко. К утру небо светлеет, гаснут одна за другой звезды, и лишь тонкий бледный серп месяца висит в безоблачной высоте. Пробуждаются дневные птицы. Кукушка отсчитывает свое однозвучное «ку-ку». Вслед за ней рассыпает первые певучие трели серый дрозд. Затем свист, щебет и тонкий звон пернатого населения заполняют сбегающие с горной выси леса, освеженные прозрачной прохладой раннего утра, залитые солнцем и ослепительно сверкающие синью и зеленью еще влажной хвои и листвы.