Путь отцов - Сергей Фудель

С чего же начинать ее поиски? С того, чтобы возжелать ее для себя самого, с того, чтобы в себе самом положить начало Евангелия, т. е. со смирения.

Можно пояснить это таким примером. В параграфе 139 «Деятельных и богословских глав» преп. Симеон Нов. Бог. говорит: «Кто обогатился небесным сокровищем, — разумею, пришествием и вселением в него Христа, Который сказал: Аз и Отец приидема, и обитель у него сотворим (Ин. XIV, 23), тот знает знанием душевным (опытно, сознанием, чувством), какую получил радость, коликое и каковое сокровище имеет в царских сокровищницах сердца своего. Беседуя с Богом, как с Другом друг, с дерзновением стоит он пред Лицем Того, кто обитает в нем во свете неприступном» Это параграф 139. А следующий, 140–й, преподобный начинает такими словами: «Кто верует тому, что я сказал, тот блажен. Кто деятельно подвизается посредством священных подвигов достигнуть ведения о том (опытно познать то), тот треблажен» (Д V — 50).

И вот мне кажется, что основной духовный «метод» чтения Отцов, и приложения их учения к нашей мирской жизни, заключается в том, чтобы обрести веру и блаженство, обещанной первой частью этого 140–го параграфа. «Кто верует тому, что я сказал, тот блажен». Это воистину уже много. Надо искать блаженную землю смирения веры, чтобы ноги твердо стояли на пути Христовом. Только через смирение веры бремя Христово становится легким, а многотомный груз аскетических книг — живой тропой.

«В последнем письме своем пишешь, что не находишь для себя книг для чтения, пригодного к твоему положению. Говоришь, что все книги толкуют о монашестве, а ты не монахиня. На это тебе скажу: Евангельское учение дано обще всем, и все обязаны исполнять оное. Монашество произошло от желания жить в точности по Евангельскому учению. Потому что среди молвы городской и в заботах житейских представляется большое неудобство жить в точности по Евангельскому учению, хотя и все обязаны исполнять оное» (преп. Амвросий Оптинский, АМ — 26). Смирение веры только и способно научить, как преодолевать это «неудобство» мирской жизни и исполнять Евангелие, «которое обязаны исполнять все».

Смирение веры научит нас прежде всего тому, что один философ называл «пафосом дистанции». Это совсем не значит, что мы не должны впитывать в свою жизнь драгоценнейшие практические советы отцов или не должны и в своей малой и ничтожной мере ставить перед своей жизнью все ту же единую цель, к которой устремлялись они — стяжание Бога, ссылаясь с каким–то особым лукавым лицемерием на свое «недостоинство», «слабость» и ничтожество.

Говоря о полной возможности для всех христиан истинного и действительного стяжания Бога еще в этой жизни, преп. Симеон Нов. Бог. пишет: «…те, которые услышат это, говорят: то был Павел (достигший этого). Я же говорю им на это: не был разве и Павел человек во всем нам подобострастный? Те опять отвечают: о, прегордый и самонадеянный человек… ты дерзаешь сравнить с Павлом нас, грешных! — Отвечая им на это, не я, а сам же Апостол Павел говорит: Христос… прииде в мир — слушайте! — грешники спасти, от них же первый есмь аз (1 Тим. I, 15). Итак, он первый из грешников спасаемых; стань и ты вторым, стань третьим, стань четвертым, стань десятым, стань одним из тысяч и мириад спасаемых, — и сопричислишь себя к Апостолу Павлу и тем почтишь Павла, как сам он говорит: подражатели мне бывайте, яко же и аз Христу (1 Кор. XI, 1) и еще в другом месте: хочу, да вси человецы будут якоже и аз (1 Кор. VII, 7) (преп. Симеон Нов. Бог.).

Путь Отцов обнимает все меры и все недостоинства. Иметь «пафос дистанции» означает только то, что читая Отцов, нельзя терять ощущение реальности своего духовного лица, нельзя сливать себя с читаемым текстом. Наше самомнение может принять форму какой–то отвлеченности сознания. В уме четко отпечатлеваются наставления или откровения святых, а сама грешная действительность читающего начинает меркнуть в абстракции. Человек как будто искренно и с духовной радостью все воспринимает, но внутри его не «сокрушенное сердце», а какой–то речитатив чужих слов. Лучше не знать чужих слов, чем потерять свое единственное и личное слово Богу: «согрешил я, прости меня!»

И у Отцов есть наставление: если человек не почувствует, что кроме него и Бога нет в мире никого больше, — он не найдет своего пути к вечной жизни. Наверное, будет лучше из всех наставлений Отцов запомнить это единственное, чем, помня все остальные, оторваться от реальности осознания своей вины перед Богом. Не отходя никуда от сокровища учения Отцов, надо в то же время суметь как бы отойти от него к своему живому телу и душе и на губах своих почувствовать горечь их тления. И только тогда учение Отцов будет не отвлеченным речитативом, а отеческим жезлом, ведущим христианскую душу на ее узком и долгом пути.

Реализм христианства неумолим, но потому оно и есть христианство: не бумажные цветы вырастают на его поле. Надо, если так можно сказать, не столько читать Отцов, сколько исполнять их, или читать их трудом своего исполнения.

Христианство есть духовное делание, потому что оно есть истинное созидание в человеке духовного дома. Когда видишь кого–нибудь, живущего в этом, то ощущаешь себя бессильной, хоть и знающей ненужностью — рядом с творцом и художником. В духовной жизни, даже самой малой, есть шаги Божии: божественная сила. Все дело в том, чтобы не говорить, а делать, — продолжать в истории дело Христово.

«Некоторые определяют, что истиннейшее знание есть действование (по узнанной истине). Итак, старайтесь паче делами показывать и веру и знание» (преп. Иоанн Карпаф. Д III — 87).

В Патерике есть такая запись: «Пророками написаны книги. После пророков пришли Отцы наши, совершили на деле многое написанное в пророчествах и, описав деятельность свою, оставили эти писания для наставления наследникам своим. Наступило нынешнее поколение: оно переписало эти писания на бумаге и пергаменте и положило на окна без всякого употребления» (От. 488).

Начало осознания своего греха, своей личной вины перед Богом, есть тот момент, когда человек перестает «переписывать», так как ему надо бежать из своего горящего дома. Вот тут и начинается страшная личная правда и великое искание той нетленной ткани жизни, которую, умудряемые благодатью, так искусно ткали Отцы.

Христианство есть духовность. Об этом все время напоминает аскетика. Теперь, после даже самого небольшого знакомства с ее отношением к человеческому телу, очевидно — что есть духовность. Это нечто несовместимое со спиритуализмом. Это есть перемещение всего естества человека — и тела и души — в божественный мир. Духовность есть преображение всего человека Духом Божиим Вы не по плоти живете, а по духу, если только Дух Божий живет в вас (Рим. VIII, 9). Мера преображения бывает разная, но не в малости меры препятствие для духовности и для приложения Отцов к мирской жизни. «Испытаем себя, возлюбленные, пишет преп. авва Исаия, — исполняет ли каждый из нас заповеди Господни по силе своей, или нет. Ибо все мы долг имеем исполнять их по силе нашей, — малый по малости своей, великий по великости своей» (Д1 — 320).

Препятствие для духовности только в том, что мы не верим в нее и не хотим ее. «Тело смерти» (Рим. VII, 24) нам дороже тела вечности, пристань тленной душевности милее духовного бессмертия. Мы все–таки никак не можем поверить, что теплота нашей руки или улыбка глаз есть теплота и улыбка вечная, или, точнее говоря, от нас теперь зависит сделать их вечными. Мы радуемся фиалке в лесу, но мы все–таки никак не понимаем, что эта радость будет всегда с нами, если мы устремимся в нетление. Словесность нашей веры в том и есть, что мы не ощущаем реальной возможности перемещения человека и твари в божественный мир.

При органическом, т. е. духовном или благодатном, а не внешнем восприятии веры, и грех будет восприниматься нами не как нарушение какой–то инструкции, а как самоубийство, как измена самому дыханию жизни, а заповеди Божии как биение сердца.

В учении о духовной жизни, т. е. о созидании в целостном естестве человека нетленного храма для вселения Духа Божия, вся суть учения Отцов. Но для их понимания необходимо знать, что это не собственное их учение, а только опытное раскрытие Евангелия, всего того, что оставили нам Апостолы и первохристианство. В житии св. мученицы Серафимы (30 VII) мы читаем: «Игемон рече: ты ли сама, якоже глаголиши, церковь еси Бога твоего?» Серафима отвеща: понеже помощию Его себе непорочну соблюдаю, поистине Его Церковь есмь. Глаголет бо наше Писание: вы есте церкви Бога жива и Дух Божий живет в вас (1 Кор. III, 16). «Храните плоть вашу, как храм Божий» (св. Игнатий Богоносец, ВЧ — 162).

Поэтому говорить о применении учения Отцов в современной мирской жизни, о его приложении к нам, это то же самое, что говорить о сохранении вообще христианства в миру. Христианский путь в истории всегда знал и знает, как сохранять свою верность Богу, не уходя из мира. Христианство в миру сохраняется в отречении от мира греха и в перемещении себя в духовную жизнь. «Чадце духовное! — читаем мы в одном письме от Амвросия Оптинского, — пишешь, что у тебя в настоящее время господствуют в душе три чувства: первое чувство — усиливающееся желание хорошей истинно–христианской жизни и любви к Богу и частое влечение к внутренней молитве, вследствие чего, конечно, есть любовь и желание внутреннего монашества; наружное же тебе еще недоступно… Находясь в таком положении, держись строже и точнее Евангельского учения» (АМ — 27). Отречение от мира, при жизни в этом же мире, есть, конечно, «внутреннее монашество» или «монастырь в миру». Его закономерность есть общая закономерность христианства, стремящегося к тому, чтобы голос мирского тления не заглушил голос Божий, призывающий в нетление. Обмирщение в человеке и в церкви есть погружение в тело смерти (Рим. VII, 24), с забвением о «теле вечности», — начало всех падений человека и всех церковных ересей, центральная измена христианскому делу. Характерно, что именно «необмирщенность» Отцы считают одним из первых признаков духовности, т. е. стяжания Святого Духа. «Крестившиеся в Духе Святом облеклись во всего Христа, стали сынами света и ходят в невечернем свете, видя мир, не видят и, слыша мирское, не слышат… Они мертвы для мира, и мир мертв для них» (преп. Симеон Нов. Бог., Д V — 60).